[2]

Название: Спидбол
Автор: Grammar Nazi
Пейринг: СНС, ХашиМада
Рейтинг: R
Жанр: драма; канон
Размер: миди
Состояние: окончен; будет выложен в трех частях
Дисклеймер: Кишимото Масаши


***
На утоптанной поляне возле недавно построенной школы ветрено. Высыпавшие наружу ученики окружают две фигуры, застывшие на противоположных концах площадки, где планировалось разбить первый из тренировочных полигонов.
- Нападай, - отрывисто командует Мадара.
Его глаза прикрыты – признак максимальной сосредоточенности. Его мир сужается до Хаширамы.
Тот улыбается: сейчас даже он чувствует чакру Мадары, как плотную спираль, которую удерживает от раскручивания голая воля. И надолго ее не хватит.
Они сходятся.
Замах-уворот, удар-блок. Ступни-ладони, голени-предплечья, локти-колени, они чередуются так быстро, что только присутствующие здесь взрослые из Учих могут отследить все детали. Их Шаринганы активированы, они неподвижны, точно загипнотизированы древним демоном сражения, который демонстрировал, какими способностями одаривал лучших из шиноби.
Способность направить весь импульс движения в поверхность, которой наносишь удар. Способность моментально оттянуть этот импульс в место, где ставишь блок.
Ученики ликуют. В отличие от присутствующих здесь учителей и Тобирамы, дети не видят разницы между желанием ударить и желанием убить. В каждом движении Мадары второе. Поэтому по-настоящему счастлив он только в бою с Хаширамой: тот единственный дает ему разрядку, при этом не умирая. Дает раскрыться его разрушительной сути, оставляя всех довольными.
Тобирама хмурится: он видит, что брат дерется не для детей. Он дерется для Мадары, и это беспечно, потому что «для Мадары» означает позволить выложиться тому по максимуму. А когда Мадара в режиме максимума, для него нет ни зрителей, ни пределов.
Его знание схемы собственного тела так совершенно, что кажется, будто не существует ни гравитации, ни ограничений по скорости или диапазону подвижности суставов. И если хочешь выжить, когда дерешься с Хаширамой, схема его тела должна быть познана, как собственная. Точное объемное представление о каждой из конечностей, их структурная организация и соотношение, шаблонные движения, которые были даже у самых одаренных шиноби; как он атакует и как уходит в оборону - Мадаре известно все это. Его опыт сражений с Хаширамой на голову превосходит чей-либо еще. Соперники, которые долгое время сражались друг с другом насмерть, в определенном смысле чувствовали друг друга лучше, чем любовники. Их бой выглядит отточенной, заученной хореографией, лишенной неряшливости рядовой драки. Их контакт настолько тесный, что Мадара несколько раз даже случайно цепляет пояс Хаширамы пальцами.
Однако «случайно» у него не бывает, и через минуту это становится понятно всем. Едва различимым глазу броском Мадара вдруг вытягивает конец шелковой ленты из ослабленного узла и накидывает пояс петлей, прижавшей руки Хаширамы к телу. Все это происходит в одном кружаще-молниеносном, почти танцевальном движении, в результате которого Мадара огибает Хашираму и оказывается сзади, чтобы сильно и резко ударить под колено.
Нога Хаширамы подгибается, колено врезается в землю.
Дети взрываются восторженными криками.
Тобирама мрачно смотрит, как рухнувший брат, издав вопль «Пощады!», со смехом поднимается, отряхивая штаны.
- Нет, ты это видел, а? – восхищенно спрашивает он.
- Показушник, - отмахивается Тобирама.
- Танцор! – Хаширама хлопает Мадару по спине.
На лице того играет жестокая улыбка. Он не сразу остывал после таких показательных, кратких боев, и по несколько часов внутри потом тяжело тлело желание продолжать, продолжать, пока он не свалится, обессиленный и победивший.
Ярость, сжигавшая Мадару, была идеальным топливом войны. Хаширама знал, что больше всего на свете его друг любит драться, и использовал это знание, давая выход тому, что генерировала сама система чакры Учихи, во многом пророщенная и взвинченная искусственно.
Хаширама верил, что со временем все русла ненависти, прошившие тело и разум Мадары, иссякнут, и вычерпывал их, как мог – через спарринги, разговоры, заизолированное между двумя молчание. Они даже снова вспомнили свою детскую игру.
В тот вечер они вместе с Тобирамой отмечали заключение договора со страной Огня. Стоял конец июня, и цикады со сверчками будто обезумели. Закат перетек в сумерки, сумерки в теплую ночь.
- Не много же ему надо, - замечает Тобирама.
Мадара спит на боку, подогнув колени и подложив под голову левую руку. Покрасневшее лицо, на которое упали жесткие пряди, безмятежно, веки сомкнуты, припухлости на нижних укрыты ресницами.
- Так даже не скажешь, что этот человек убил сотни.
- Прекращай, брат, - хмельное веселье в улыбке встающего Хаширамы ничем не омрачить. – Он не виноват, что не может, как ты, пить литрами. И в прошлом тоже не виноват.
Наклонившись, он легонько трясет Мадару, но тот не реагирует.
- На ночь Учиха здесь не останется, - хмурится Тобирама. – Сейчас я его растолкаю.
- Не трогай, я сам, - Хаширама поднимает безвольное тело и закидывает на плечо. Со светлой ступни соскальзывает шлепок.
Тобирама вскакивает:
- Черт, каким бы он ни был мерзавцем, он все-таки глава клана. Ты же не потащишь его через всю деревню, как бабу?
Хаширама, покачиваясь, смеется. Отливающие синевой волосы Мадары болтаются ниже его колен.
- Мерзавца не потащу. Потащу друга, - он идет к двери. - Уже поздно, никто и не заметит. Уж с этой-то миссией я справлюсь, в конце концов, кто-то даже называет меня Богом шиноби…
- А кто-то пеньком, - со вздохом говорит Тобирама ему вслед.

То ли свежий ночной воздух, то ли прилив к голове крови понемногу растормошили Мадару. Конечности были ватными, к горлу подступал ком, что не удивительно – он не только накидался, но и трясся вниз головой на плече Хаширамы, который, напевая под нос какую-то песню, шел по пустынной улице, придерживая названного брата под коленями. Нос Мадары тыкался в его спину. Хоть бы волосы убрал, беспечный кретин.
- Эй… поставь меня.
Хаширама остановился:
- Очнулся?
- Нечего меня нести… я в состоянии идти.
- Ладно, - он опускает Мадару на землю, с легкой тревогой глядя, как того шатает. – Извини за Тобираму. Он кого угодно перепьет. У тебя одна нога босая, - Хаширама глупо хихикнул.
Мадара закатил глаза, издал что-то вроде «пфф», поломанно крутанулся, разворачиваясь, и даже сделал несколько неуверенных шагов, после чего со смятой грацией опустился на траву палисадника у обочины. Он силился принять вид, будто все так и было задумано, и Хаширама не стал его разубеждать, сев рядом.
- Ты-то чего, - угрюмо буркнул Мадара. – Возвращайся к братцу.
- Мне и тут хорошо.
- А мне не очень, - сознался Мадара, после чего согнулся в сторону и припал к земле со звуками, в природе которых сомнений не было.
Потом они снова шли, до квартала Учих, к построенному чуть в отдалении от остальных дому Мадары. Хаширама хорошо помнил день его возведения.

***
Дожди наконец закончились, и апрельское солнце ощутимо припекает, хотя нет еще и полудня.
- Из сосны или из ели, вот что важно… - бормочет Хаширама, прикидывая масштабы планируемой постройки и сверяясь с расстеленным у ног чертежом.
Обычно чертежами домов, как и планом поселения в целом, занимался Тобирама, но здесь был особый случай, и по этому наброску сразу становилось понятно, что его автор - человек с фантазией.
- Из дуба, тогда не придется даже менять свои клетки. Важно – это рассмотреть систему распределения миссий по рангам! – гремит Тобирама. – Почему вы вечно заняты какой-то ерундой?
- А может, из кедра? – Хаширама вопросительно смотрит на Мадару. – Полезно для нервов.
Тот пожимает плечами:
- Просто построй, как у всех, мне без разницы. Только забор сделай выше.
- Боишься воров? – хмыкает Тобирама.
Мадара не оборачивается:
- Я никого не боюсь.
- А я боюсь, что не могу решить! – горестно восклицает Хаширама. Его лицо принимает до боли знакомое выражение страдающего уныльца.
Иногда Мадаре кажется, что он делает это специально. Не мог же в самом деле взрослый двухметровых мужик, бог среди шиноби, или как там его, по-прежнему перетекать в настроениях, точно эмоционально нестабильный подросток?
«Бог» хлопает себя по голове и смеется.
Ладно, похоже, что мог. Хаширама вбивает ладони в землю, и стены с утробным треском начинают подниматься прямо из нее.
Шпионящие в кустах дети Учиха обмениваются ошарашенными взглядами: возможно то, о чем шепчутся старшие, заносчивые четырнадцати-шестнадцатилетки их клана, действительно могло быть правдой. Будто Учиха Мадара был вынужден сдаться, а не принял союз после того, как Сенджу сами неоднократно просили о нем. Будто бы он после позволил Хашираме лечить его, пусть и в качестве одноразовой акции: он вернулся в лагерь Учих в тот же день, на своих ногах, хотя старшим откуда-то доподлинно было известно, что после сражения, которое тянулось день и ночь, Мадара лежал, неспособный пошевелить ничем, кроме губ. Но почему-то - и это старшие тоже знали доподлинно - способный перехватить руку Бога шиноби, занесенную для добровольного самоубийства. Все это звучало для неокрепших умов фантастикой, но разве дом, выросший из-под земли, не доказывал, что фантастика иногда оказывалась реальностью?
- Ну как? – Хаширама с восторгом смотрит на свое творение, потом на Мадару.
Видимо, тут все виды древесины сразу. Стилистические решения Хаширамы всегда вызывали вопросы. Запах свежих досок был ощутим даже с десятка метров.
- Жил я в домах и получше… - начинает Мадара, и на смуглом лице его друга вновь появляется уныние. – Но и этот сойдет.
- Еще бы! – хохочет Хаширама. - Я сделал тебе туалет с панорамным окном во всю стену!
- Ах ты падла!..

К счастью, туалет в доме был не один. Планировка вообще была весьма… своеобразной, но Мадара быстро привык. Ему нравилось ощущение, которое давали эти стены, и скоро он стал считать их родными. Много пространства, высокие потолки, и тут же обилие лестниц, параллельные коридоры, ответвления и неожиданные тупики; на втором этаже даже была потайная дверь. «Тело» дома было необычным, но самым волшебным в нем был дух. Мозаичность древесных пород давала сложный, многогранный запах, реявший внутри, как живая душа. Смена оттенков аромата, все его переливчатые тембры: дымно-бальзамический, плотный и ночной на первом этаже; его проникающая смолистость разбавлялась скользящими ледово-лимонным волнами, идущими от цветущей за окном вербены.
На втором царствовали другие тона: отсыревшая древесная кора и зеленая трава, и гипнотически-неуловимые, пульсирующие цветочные ноты, и сочная мятная звонкость, и тонкое кружево маслянистой сладости чабреца с туманно-мускусной, манкой подложкой, чье происхождение Мадара так и не смог понять. Знал только, что от Хаширамы пахнет похоже.
А если через чердак выйти на крышу, то чувствовалась только небесная глубина чистого воздуха с почти стерильным отзвуком свежих листьев. Как будто запах тоже был выстроен, в виде пирамиды, которая каким-то образом облегчалась снизу вверх, причем Мадаре казалось, что и здесь без замысла Хаширамы не обошлось. Но ему все нравилось. Нравилось даже, какой дом пустой, темный и ждущий, когда в нем нет хозяина. Правда, той ночью они из-за этого чуть не растянулись на ступенях.

- И ты называешь себя гением додзюцу? – пыхтит Хаширама, вволакивая Мадару на крыльцо. – Почему тут так темно? Ты живешь один?
- А ты с Тобирамой, - не остается в долгу Мадара.
Хаширама, хохотнув, хлопает друга по спине, от чего тот хватается за стену, думая, как бы не исторгнуть на пол остатки своего желудка.
- Я в том смысле, что пора остепениться, тебе ведь почти тридцать.
Они садятся. Мадару в который раз радует, что из-за забора не видно ни одной крыши, только деревья и небо.
- Сам сильно остепенился? Ни одной юбки не пропускаешь. Твоему старшему едва пятнадцать, и он туда же. Того и гляди скоро дедом тебя сделает.
Хаширама пожимает плечами:
- Тоже вариант.
Мадара складывает печать и выдыхает огонек. Пролетев несколько метров, тот приземляется внутри резной каменной тумбы садового фонаря, разгоняя темноту.
- У меня нет времени на всякую чушь.
- «Всякая чушь» занимает совсем немного времени, - подмигивает Хаширама.
- Не лучшее признание для Бога шиноби. Хватит хлопать меня по спине, - Мадара отбивает широкую ладонь, которая уже собралась поощрить его за очередную остроту.
- По-прежнему этот пунктик со спиной?
- Заткнись, - Мадара отворачивается. Его шею пересекает темная нитка, и Хаширама с улыбкой поддевает ее пальцем, вытягивая из-под одежды продолговатый светлый камень, теплый от чужого тела:
- До сих пор носишь?
- Черт! Хорош уже руками размахивать!
- Помогает? – тихо спрашивает Хаширама. Вскочивший Мадара молчит, его тонкие ноздри трепещут от раздражения. – А если так? - голую ступню накрывает ладонь.
- Со многими «так» делал? – наконец, через усилие спрашивает Мадара. Он уже почти забыл, что это за чувство, когда ощущение живой чакры вхлестывается внутрь волной родного покоя.
- Нет. Хотя женщин это успокаивает на раз-два.
- Я не женщина, - Мадара выдергивает ногу из-под его пальцев.
- Упущение, - замечает Хаширама. – Был бы красавицей. Хотя и довольно пугающей…
- Да ты просто пьяный идиот.
- Ага, - согласный кивок. - Ты тоже.
- Ты пьянее.
Хаширама хитро улыбается, точь-в-точь, как в двенадцать лет:
- Зато меня на нарциссы стругать не кидало.
- Радуйся, что не на тебя! – вывести Мадару по-прежнему ничего не стоило, поэтому Хаширама примирительно выставляет руки, сдаваясь:
- Я рад, рад, правда. Садись уже.
И они сидят, сплетаясь чакрой, совсем как в детстве. Сидят, пока небо не начинает светлеть, а веки Мадары слипаться. Хаширама подставляет плечо, чтобы он не упал. Пол вдруг кажется куда удобней постели.

***
Если бы Тобирама был Учихой, в то утро у него бы пробудились все стадии Шарингана сразу. Он в бешенстве смотрит на брата-идиота, который зарылся в жесткие волосы на всклокоченной макушке.
- Это что еще, блядь, такое?!
Припухшие глаза открылись. Сволочь явно имитировала сон, чтобы не лишать себя реакции Тобирамы, когда тот найдет брата спящим в обнимку с человеком, к которому Тобирама не испытывал ничего, кроме опаски и презрения. Сейчас он испытывал еще и желание пнуть лодыжку старшего, которому незамедлительно поддался. Хаширама охнул спросонок, с трудом разлепляя глаза.
- Я все поселение оббегал, пока ты тут… валяешься!
Поднимающийся Мадара мстительно улыбается, выдергивая волосы из-под бронзовой руки и глядя на дивную игру желваков на лице Тобирамы, взгляд которого мечется по комнате, как обезглавленная птица.
- Боже, не ори, - морщится Хаширама, с неохотой садясь и потирая лоб. Его брата не только невозможно было перепить: у Тобирамы еще и никогда не бывало похмелья, чему он порой искренне завидовал.
- Ты знаешь, что сегодня прибывают послы дайме?
- Да, да, извини. Я просто отключился, - вздыхает Хаширама, озираясь в поисках пояса.
- Быстрей, тебе надо успеть принять человеческий вид. А ты научись пить, - последняя фраза относится к Мадаре, под ноги которого Тобирама швыряет шлепок.
- Пошел ты, Сенджу, - усмехается тот.
Хаширама как ни в чем не бывало с улыбкой машет другу на прощанье. Если Тобирама с Мадарой снова грызутся, значит, с миром пока все в порядке.

***
В жизни Хаширама выглядел иначе. Не так… угловато. Не так… взросло? Мадара смотрит на лицо из камня, на упрямый подбородок, прямой нос, открытый серьезный взгляд. Протектор на лбу – они вместе придумали значок для него. И Мадара совсем не жалел, что не стал Хокаге. Он жалел, что им стал Хаширама, которому это не подходило, не было нужно, чтобы остаться собой и наслаждаться миром. А так война, похоже, просто перетекала в другую плоскость. Взгляд Мадары снова задерживается на лбу Первого. Он вспоминает день, когда Хаширама положил перед ним чистый лист бумаги.
- Нам нужен знак, - поясняет он, протягивая Мадаре карандаш. – Символ Листа. Чтобы каждый шиноби Конохи носил его.
- А отличия клана? Ты хочешь их упразднить? – хмурится Мадара. Он давно почувствовал приближающуюся к его дому знакомую чакру, но продолжил сидеть, вслушиваясь в созидательный покой внутри себя, добиться которого ему дорогого стоило. А удержать этот покой в присутствии вечно что-то ляпавшего Хаширамы и вовсе было вершиной мастерства, которая покорялась Мадаре с переменным успехом.
- Нет, конечно. Все останется. Просто этот символ будут носить где-нибудь на видном месте.
Мадара усмехается:
- Давай уже сразу на лбу.
- Давай! – обрадовался Хаширама. – Разве ты левша?
Он смотрит на карандаш в руке Мадары, который тот машинально прокручивает так, что получается быстрое ровное колесо, мелькающее между пальцами.
- Я обеими владею одинаково хорошо. Символ, хм…
- У Тобирамы есть идеи, но я подумал, что ты… можешь не захотеть носить идею Тобирамы.
- Иногда и в твою голову закрадывается что-то стоящее, - хмыкает Мадара, выводя заостренный значок.
- В центре тоже надо что-то придумать, а то как-то просто, никакой изюминки…
- Заткнись, Шодай.

***
У Тобирамы вообще было много идей. Он с детства ими фонтанировал, и научился писать раньше Хаширамы – хотя до букв уже с полгода вполне сносно чертил, ничего не зная ни о математике, ни о геометрии. Наука была для него открытой книгой, а вот люди… Тобирама стремился к разложению чувств на самое простое, ведь это путь к пониманию сути. Они с Хаширамой были братьями, и желание Хаширамы защищать его было понятным. У обоих были знакомые и друзья, отношение к которым тоже было понятно. Но Мадара? Ныне глава Учих, с которым брат несколько месяцев виделся в детстве; что за такой короткий период могло связать их так, что через пятнадцать лет Мадара перехватил руку Хаширамы? Спас жизнь заклятому врагу. Учиха. Мадара.
И это было только половиной проблемы. Второй половиной стал Хаширама.
- Он мой друг, - единственное объяснение, которое ничего не объясняло.
Как, например, трактовать такой эпизод: они втроем стоят над схематичной картой Конохи, расстеленной на столе в кабинете Хокаге. Мадара тыкает на половину Учих и разворачивается к Тобираме:
- Почему-то все новоприбывшие кланы селятся в нашем районе.
- Вас меньше, вот и все причины. Почему ты не оспорил решения при его объявлении? – невозмутимо спрашивает Тобирама.
- Потому что я принимаю их не один!
Хаширама растерянно переводит взгляд с брата на друга. Оказываясь рядом, эти двое постоянно сцеплялись.
- Что, больше никто в клане не согласен с тобой? – в голосе Тобирамы неприкрытое злорадство. Его вспыльчивость Мадары не пронимала.
У того загораются глаза, и Первый машинально роняет ладонь на его шею. Сузившиеся зрачки по цвету вновь сливаются с только что алой радужкой, и расслабление лба Мадары, его дрогнувшие веки, улыбка Хаширамы – вызывают отвращение на лице Тобирамы. Отвращение, которого никто не замечает.
Все занимает секунду. Мадара, дернув головой, молча уходит, Хаширама возвращается за стол и погружается в изучение бумаг, давая понять брату, что не настроен продолжать разговор.
Тобирама понимает еще и то, что именно ему придется что-то с этим делать. Он не может контролировать импульсивность и непредсказуемость Учих, но он может обернуть их в свою пользу. Потому что в отношении Мадары кое-что у него предсказать наверняка получится.

***
- В Камне сменился Каге, - как-то говорит Тобирама, протягивая Мадаре свиток. - Надо перезаключить с ними союз.
- Зачем? – резко спрашивает тот. - Камень ослаблен гражданской войной после убийства Первого Цучикаге. Слабым лучше живется в подчинении.
- В подчинении никому хорошо не живется, - возражает Хаширама. – Поэтому я хотел бы, чтобы ты…
Мадара хмурится: этого Первый никак не мог понять. Про ведущих и ведомых. Про то, что роль лидера – для единиц, остальные счастливы, когда им не надо думать, и все решается за них. Черт, Хаширама и сам ведь не хотел и не умел быть лидером. Наверное, это единственная вещь, которой ему приходилось учиться.
- Обычно Каге заключают договоры. Почему на этот раз я?
- А почему нет? – неестественно улыбается Хаширама. - Ты моя правая рука, и…
- Потому что мы с братом скрепляем другой договор, - перебивает Тобирама. – С кланом Узумаки.
Мадара переводит на него темный взгляд:
- Они ведь всегда были союзниками Сенджу. Что еще за «скрепление»?

…Мадара вышел из кабинета, спустился по лестнице, пошел знакомыми улицами. Весна снова пришла рано. Брат любил это время больше всего в году – потому что в детстве им не разрешали тренироваться на воздухе в зимние месяцы. Изуна был невероятно одаренным, но разница между ним и Мадарой все же была, пусть не такая, как между Хаширамой и Тобирамой. Возможно, с возрастом эта разница бы сгладилась. Мадара никогда уже не узнает. Изуна погиб от руки того, кто сообщил ему о браке, скрепляющем союз между Сенджу и Узумаки.
Значит, Узумаки. Все уверения Хаширамы в том, что он желает прочного союза Учих и Сенджу, были только словами. Он мог взять жену из Учих. Это было бы самым логичным, очевидным шагом, разве нет? Но у Хаширамы вообще никогда не было отношений с девушками из Учих.
- Ваши женщины влюбляются раз и навсегда, - пояснил он как-то Мадаре. – И без памяти, насколько я слышал. Не думаю, что смогу сделать такую счастливой.
- Наши женщины еще мстят, если их отвергнуть. Поэтому твоя деревянная задница и боится их, как огня.
- У меня огнеупорная задница, - смеялся Хаширама. – Закалилась в боях с тобой.
Но аргументы Первого в его положении ничего не значили. Лидер не женится с целью кого-то осчастливить. Это всегда политический союз. И Хаширама показывал, союз с кем ему предпочтительней.
Причем все предварительные маневры были проведены у Мадары за спиной.
Он затянул на затылке узел. Металлическая пластина протектора холодила лоб даже через ткань. Хаширама хочет, чтобы он наладил отношения со страной Земли? Отлично.

***
Мадара не спешит назад, но все равно возвращается в Коноху как раз ко дню помолвки. Очередная насмешка судьбы в клубке невероятных совпадений - если только Хаширама не ждал его специально. Что тоже можно было толковать двояко, поэтому не было смысла думать об этом. Все в мире можно толковать двояко. Даже священную скрижаль.
Интересно, Хокаге уже знал об его отказе Камню в союзе? Вполне вероятно, что нет. Все были слишком заняты предстоящим праздником.
Мадара ненавидел эти шумные попойки, толпы народа, так радовавшие Хашираму, просыпавшуюся в людях фамильярность, которые болтали с Мадарой, точно забыли, кто он. Поэтому он так редко появлялся на них. Если Хаширама хотел поговорить с ним, он приходил сам. Но в этом случае Мадара не мог не прийти.
Эта политическая попойка отличалась от прочих присутствием приличных женщин. Аккуратно-фарфоровой невесты Хаширамы и ее родственниц. У всех были алые, как маков цвет, волосы. Неприятный тон.
Удивительно, как разные оттенки одного и того же цвета могут вызывать совершенно противоположные эмоции. Мадаре нравился пульсирующий, глубокий цвет крови и карминное пламя Шарингана. А вот красновато-прозрачные глаза альбиноса, которые жадно шарили по его лицу, хотелось вдавить в череп большими пальцами.
- Наконец-то вернулся, - обрадовался Хаширама, заметив взгляд брата, направленный в сторону Учих. – Вас обязательно надо познакомить, - он обратился к Мито.
- Так это… знаменитый Мадара? – спросила она, всматриваясь в острые черты.
Не таким Мито представляла воина, о разрушительной мощи и силе которого ходило столько слухов. Он выглядел младше своего возраста, даже несмотря на мешки и тени у нижних век. Смурная, монохромная красота, присущая многим из клана Учиха, в случае Мадары была окрашена какой-то стылой горечью, и когда он тяжело вскинул на нее глаза, Мито будто обожглась.
- Он совсем не такой, каким кажется, - хохотнул Хаширама, заметив ее растерянность, и помахал другу рукой. Тот не отреагировал. Мито показалось даже, что он посмотрел на нее случайно, настолько погруженным в мысли выглядело его бледное лицо.
Она отвлеклась на рассказ Хаширамы о камне, которым лучший друг успел вырубить его в последний момент почти проигранного спарринга, а когда снова задела взглядом клан Учиха, Мадары среди них уже не было.

***
Воздух казался удушающе теплым, не остывающим даже после заката.
Может, он зря ушел. Это не останется незамеченным. Его уход могли расценить, как неуважение, или признак разногласия между кланом Учих и Хокаге, или… Черт! Руки Мадары сжались на рукоятке косы. Он всегда точил и полировал оружие, когда голову переполняли ненужные мысли.
Сейчас это были мысли о необходимости постоянно под что-то подстраиваться. Согласовывать свои действия. Считаться с мнением каждого. Как глава клана, Мадара сам себе не принадлежал. Ему вообще, похоже, ничто уже не принадлежало – ни контроль над событиями, ни даже над собой. Он постоянно чувствовал себя на грани помешательства. Был даже период, когда он думал, что почти готов относиться к Тобираме, как к приятелю.
Более-менее непринужденно разговаривать с ним Мадара мог только о техниках. Их обоих интересовали особенности тел и чакры шиноби. Мадара верил, что чакра полностью зависит от тела, которое досталось его обладателю в этом мире, однако когда он увидел новую технику Тобирамы, его вера пошатнулась.
- Я знаю его, - пересохшими губами сказал Мадара, глядя в чернеющий взгляд воина, который стоял, покачиваясь, на каменном полу лаборатории Тобирамы. Не самое приятное место, холодное, стерильное, уставленное банками с образцами тканей. – Один из моих лучших мастеров кендзюцу. Погиб несколько недель назад.
- Для призыва души надо не так много материала. Обычных образцов, которые я беру при стандартном вскрытии, хватает. Как видишь, чакра – это отпечаток души, а уже потом свойства тела. Тело подойдет любое. Конечно, соклановец лучше всего, но это не обязательно… - Тобирама замечает темный взгляд и недовольно спрашивает:
- Ну чего?
- Ты сказал «стандартном вскрытии», - глухо выговорил Мадара. - Ты вскрывал Учиху?
- Я вскрываю всех, прежде чем запечатать тело. Это первое, что я делаю, когда шиноби Конохи возвращаются назад в мешке. Секреты деревни не должны уходить из нее. Но и терять их мы не собираемся.

- Ты знал об этой технике? – спросил Мадара у Хаширамы на следующий день.
Они стояли на открытом балконе резиденции Хокаге, и Хаширама пыталcя поймать его взгляд, но Мадара не дал ему сделать этого.
- Какой?
- Воскрешающей технике Тобирамы. Той, что предназначена для «зачистки» территории.
- Я говорил ему не завершать ее, - вздохнул Хаширама.
- Так что, если я умру, он выдернет меня сюда, сунет в тело мертвеца и будет управлять, как марионеткой?
- Зачем ты так говоришь? - Хашираме наконец удалось встретиться с Мадарой глазами, но он не смог понять, что в них увидел. - Я бы никогда не позволил…
- Ты уже позволил слишком многое. Разве о таком мире мы мечтали? Постоянно ждать удара в спину от тех, с кем заключили союз, разрабатывать новое оружие, угрожать друг другу, и так без конца? А о том, что он вскрывает Учих, как лягушек, ты тоже знал? Или это очередное «не позволил бы»? – тихо спрашивает Мадара. На его лбу испарина, хотя март выдался холодным и ветреным.
- Он ученый, - устало сказал Хаширама.
- Он дерьмо.

Но его мнение не разделяли даже в клане. Когда Мадара узнал, что старейшины договорились обо всем без него, он едва сдержался, чтобы никого не ударить.
- Как вы посмели принять такое решение в мое отсутствие?! Отдать Учиху на вскрытие Сенджу! – голос Мадары срывался, глаза горели. Глаза Изуны. Его он сейчас отчетливо слышал в собственной голове.
- То есть нашему союзнику, - старейшина поклонился и пристально посмотрел на Мадару. - Вы ведь сами заключили этот союз. Не пора ли наконец смириться с ним?..

Мадара снова и снова думал об этом. Он полировал лезвие до глубокой ночи, и звуки близкого леса – мерцающий, певчий стрекот сверчков, кваканье жаб, уханье сов – сталкивались с отголосками веселья, которым была охвачена вся Коноха.
Глубокий эфирный запах дома смешивался с водянисто-землистым отголоском прудов, оседал в легких влажной тяжеловесностью, и впервые дышать им было почти неприятно.
Две противоборствующие силы создали этот мир… Как они с Хаширамой. Но что это был за мир? В нем их постоянно что-то разъединяло, война, обстоятельства, правила, условности. Кажется, за всю жизнь Мадара чувствовал себя свободным только в детстве, когда ходил к реке, разделяя свои мечты о безоблачном будущем с другом из другого клана. А после были только обстоятельства и обязательства. И сейчас их было больше, чем когда-либо.
Хаширама называл брак формальностью, но она явно нравилась ему, эта Мито с огненными волосами. Хотя ему, похоже, все нравились. Хаширама всегда улыбался, и был вежлив, был… для всех.
Парадокс: такое медленное ускользание кого-то из твоей жизни поначалу кажется надуманным, хотя с первых секунд подсознательно чувствуешь, что это и к чему приведет.
Тысяча рук Хаширамы, которые так тянулись к нему через все, чем была опутана душа Мадары, через пепел войны, смерти, потери и боль, которые вытягивали все это из него, вдруг нашли себе тысячи других дел.
Мадара долгие годы делал то, чего никогда не умел: терпел. Ради мира, ради их с Хаширамой общей глупой мечты. Черт, ради Хаширамы он все это делал. А тот точно не замечал. Будто все шло лучше некуда, хотя Хаширама уходил за делами, которые постепенно переставали быть общими. На словах Мадара был его правой рукой, на деле же Хаширама чаще прислушивался к брату – родному, а не названному.
Хорошо, что его собственный брат оставил Мадаре то, с чьей помощью он нашел другой путь. Глаза, сумевшие прочесть древнюю табличку, реликвию их клана. Он никак не мог выбрать случая, чтобы рассказать об этом Хашираме. О том, как две разные силы, слившись в единый абсолют, погрузят Вселенную в вечное счастье. Дадут его каждому. Но Хаширама оказался недостоин такой Вселенной. Поэтому он сам в ней не нужен. Для ее создания нужна только его сила.
Мадара вдруг ясно осознал неотвратимость своего следующего шага. Но все равно ему понадобилась почти неделя, чтобы окончательно решиться. Все это время в Конохе шла активная подготовка к предстоящей свадьбе, и скоро может не остаться возможности поговорить с Хаширамой наедине. Поэтому он наконец появляется в кабинете Хокаге, зная, что Тобирама в это время преподает в Академии.
- Мадара, - лицо Хаширамы осветила улыбка. – Где ты пропадал? Как под землю провалился, и я не смог представить тебя Мито. Это было невежливо.
В голове Мадары взорвался гомерический хохот, и тяжелый гнев, и ярость – но он лишь процедил тихое:
- Ты будешь меня вежливости учить?..
Во взгляде Хаширамы появилась странная потерянность, которую Мадара замечал уже не раз. Которую ненавидел. В Хашираме не должно быть слабости, но его извечное желание всем угодить именно ей и было.
- Пошли со мной, - говорит Мадара, глядя на него в упор. – Я должен тебе кое-что показать.

Размазанное безликое счастье «для всех», о котором мечтал Хаширама, не удовлетворяло Мадару. В их мире было слишком мало счастья и любви, и разделять их между всеми – точно пытаться накормить тысячу человек горсткой риса. А Мадара умирал от голода, и после всего, через что он прошел, такой расклад его не устраивал: он не верил, что путь к всеобщему счастью может лежать через несчастье отдельных людей.
Необходимость мириться с убийцей Изуны. С недоверием и неодобрением собственного клана. Он стольким пожертвовал ради него, ради каждого из Учиха, и теперь оказался в положении, когда не мог решать, не был признаваемым лидером. Его боялись, но не слушали. А в Конохе, где главным был Хаширама, Мадару можно даже не бояться.
Да, Хаширама. Тот, ради кого Мадара предал память любимого брата. Забыл о вражде. Вычеркнул войну, которая оставила шрамы на его душе и теле. Пошел с ним вместе, но в результате от «вместе» ничего не осталось. Его друг уходил, прятался за тенью, все больше превращаясь в «Хокаге» даже для Мадары.
И он не мог сказать, когда именно все съехало. У этого было много причин, но он не будет думать о них. Причины уже не имели значения. Значения теперь не имели ни Коноха, ни Тобирама. Ни реальность, которая выродилась в то, что Мадара захотел уничтожить, по вине Хаширамы. Это в нем бесило с самого детства: Мадара будто бы видел его душу, а будто бы и нет. Но если нельзя открыться даже перед лучшим другом, как они вообще смели мечтать о мире?
Вот о чем он думает, чувствуя присутствие Хаширамы за спиной, пока они молча идут к самой окраине, спускаются в полуподвальное, тускло освещенное помещение. Здесь сыро, и по темным стенам стекают капли.
Мадара выглядит замкнуто и мрачно, указывая на каменный прямоугольник с округлыми краями, испещренный непонятными знаками:
- Это священная скрижаль клана Учиха. Никому из посторонних не позволено видеть ее, - он делает паузу, но лицо Хаширамы выражает лишь плоскую озадаченность. - Даже мои глаза не могут полностью прочесть ее. Из того, что мне удалось расшифровать: «Две взаимодействующие противоположности владеют Вселенной». То есть, если объединить силы двух противоположностей, можно обрести истинное счастье. Однако это можно трактовать иначе, - Мадара повышает голос, обрывая желающего что-то сказать Хашираму. - Думаешь, я не вижу, что происходит? Вы ведь даже не собирались устанавливать с нами связь. Ни одного межкланового брака за все годы.
- Это ничего не значит, - хмурится Хаширама. – Связь есть. Ты моя правая рука, ты как брат мне… и я буду рад назвать тебя Вторым.
Мадара криво усмехается:
- Вторым станет Тобирама, автор гениальных идей, друг всех лесных кланов. Когда это произойдет, мой клан будет обречен. Нельзя было… давать тебе выбор тогда. Без него все могло бы быть иначе, - он помолчал. – Что ж. Я не смог ни уберечь брата, ни выполнить данного ему обещания: клан, который я хотел защищать, отвернулся от меня. Поэтому я ухожу один.
- Что?!
Чем больше Мадара говорит, тем меньше Хаширама понимает. После слов «я ухожу» он вообще плохо слышит.
«Войны никогда не прекратятся. Такова твоя реальность. Но к ней можно отнестись, как к развлечению. Это всегда вопрос отношения…»
Что это могло означать? «Я больше не буду рабом этой действительности…», «Новая мечта»?..
- Тогда расскажи мне о своей мечте, - просит Хаширама. - Как союзнику… как другу.
Уже повернувшийся спиной Мадара оборачивается:
- Ты никогда не будешь способен увидеть ее, как не видишь за деревьями леса. Не пытайся преследовать меня, - его глаза горят, голос снижается до сумасшедшего, глубокого шепота. - Ты, как никто, знаешь, что со спины меня не достать.

***
Остаток дня Хаширама на автомате читает и подписывает, говорит и улыбается, слушает и молчит. Внутри только одна мысль, которую он старается не думать, сознательно останавливая ее крутящийся вал в своей голове. Старается даже тогда, когда входит в темный дом Мадары. Близится к полуночи, и тишина стоит такая, будто воздух продезинфицировали от звука.
Хаширама хочет вздохнуть от облегчения, когда чувствует знакомую чакру, хочет сказать «я знал, ты не всерьез», но что-то в воспаленном взгляде Мадары его останавливает. Белки темных глаз кажутся красными из-за прожилок многочисленных капилляров, будто Шаринган брал свое, даже когда не был активирован.
- Скажи, что остаешься, - просто говорит Хаширама.
- Сказать можно что угодно, - помедлив, отвечает Мадара. Его голос звучит глухо и шероховато. – Ты тоже говорил о союзе наших кланов.
- Разве он не был заключен?
- Девчонка Узумаки. Формальность. О которой я узнал от Тобирамы, не от тебя.
Хаширама опускает голову. Он действительно хотел скрывать помолвку с Мито как можно дольше. И главная причина, по которой он это делал, сейчас получала подтверждение.
Это произошло через неделю после его несостоявшегося самоубийства, когда рука Мадары перехватила занесенный кунай. Днем был заключен союз, а вечером Хаширама пошел туда, на скалу, и не удивился, встретив там своего вновь обретенного друга. Не удивился ни багровым, мокрым глазам, ни дрожащим плечам. Не удивился, даже когда Мадара вдруг вцепился в его одежду, дернул на себя и крепко вжался в губы Хаширамы своими на один бесконечный, отчаянный миг.
После они не говорили об этом. После ничего подобного не повторялось, но иногда, очень редко, Хаширама чувствовал, что оно все еще там, проскальзывает во взгляде черных, глубоких глаз какой-то исступленной, почти жестокой жаждой.
И он не знал, как к этому относиться. Но оно не мешало. Ничто в Мадаре ему не мешало.
Хаширама подходит, глядя на тени, углубившие глазницы, на припухлости нижних век, которые придают лицу Мадары обманчивую трогательность. Прислоняется лбом к его светлому лбу, лихорадочно горячему и мокрому. По лицу Мадары пробегает судорога. Он не отстраняется, и они стоят так, пока ощущение того мига, вместе со всем его отчаянием и бесконечностью, не повторяется заново.
Хаширама думает о том, что вот-вот совершит самую страшную ошибку в жизни.
Мадара, похоже, ни о чем не думает: его натруженные пальцы вцепляются в плечи Первого, сжимают и разжимают, точно хотят прощупать до костей. Губы Мадары совсем бескровные и странно холодные на контрасте с пылающими лбом и щеками. Рот в рот, как при оказании первой и последней помощи. Хаширама глотает чужой вымученный стон, и Мадара отворачивается, быстро обтирая лицо о свое плечо. Стаскивает верхнюю одежду, стягивает штаны, упирается ладонями в массивную столешницу из дуба. Откровенность, сквозящая в чужих движениях, уничтожает. Черные волосы лежат на голой спине жесткими рваными прядками. «Ты, как никто, знаешь…» Да. Как никто другой. Но если отступить сейчас, ошибка станет еще страшней. Поэтому Хаширама подходит вплотную:
- Я не хочу, чтобы тебе было больно.
- Я хочу, - сипло говорит Мадара, обхватывая края столешницы длинными пальцами. У него с детства были аномально гибкие суставы, и они часто смеялись, когда Мадара загибал пальцы под неестественными углами: «Смотри, кто тут настоящий шиноби, тебе в жизни не одолеть такой редкий талант!..»
Аномально. Неестественными. Черт...
- Недостаточно, Хаширама, - в голосе Мадары проступает тот самый тиранический голод. - Недостаточно... больно.
Хаширама отводит тяжелые волосы, целует сведенные лопатки, включая циркуляции их энергий друг в друга, и Мадара дергается:
- Вот теперь… как надо. Давай.
- Ты больной, - сейчас это единственный способ, каким Хаширама может выразить то, что в нем всегда вызывала смесь чувствительности и злости, ранимости и вспыльчивости, сострадания и беспощадности, которая составляла характер его лучшего друга.
- Боль…ной, - подтверждает Мадара, подаваясь навстречу с самоубийственной настойчивостью. Он резко вздыхает, костяшки сжатых пальцев белеют. – А ты можешь трахать Мито, когда закончишь со мной.
- Я никогда не закончу с тобой...

***
До помолвки с Хаширамой Мито видела его всего несколько раз. Он посещал их деревню вместе с братом, решая вопросы альянса, мира и взаимной политики. Она стала одним из таких вопросов. Хаширама попросил ее показать деревню, и отец Мито кивал, пока она, краснея, переводила взгляд с него на улыбающееся лицо матери.
Конечно, она знала, кто такой Сенджу Хаширама. Он был даже лучше, чем рассказывали. Действительно нравился всем и сразу, моментально располагая к себе. В общении Хаширама не казался ни Хокаге, ни Богом – даже разница в возрасте была незаметна, до того непринужденно он расспрашивал ее о названиях окружавших поселение холмов и протяженности реки, когда они стояли на самом широком в Водоворотах мосту.
- В Конохе тоже очень красиво. Вот увидишь… если захочешь, - он с улыбкой коснулся ее руки, и в тот момент Мито, охваченная чувством убаюкивающей надежности, вдруг поняла, что увидит, потому что хочет каждый день видеть Хашираму.
И когда она через несколько недель покидала родную деревню навсегда, взволнованная и напуганная, несмотря на внешнее спокойствие, он снова взял ее за руку. Почти всю дорогу рассказывал про виды растений, по которым можно определить местность, созвездия, и про любимую рыбу Тобирамы, и про Мадару, его лучшего друга и второго основателя Конохи.
А после помолвки что-то изменилось. Исчезло или наоборот, появилось, Мито не могла сказать наверняка. Хаширама был все так же ласков с ней - более чем, хотя в день свадьбы и напился вдрызг, а когда они остались наедине, в его взгляде на миг мелькнуло что-то чужое и пугающее.
Она знала, что жена Хокаге не должна рассчитывать на счастье, и все же не до конца понимала, почему им так редко удается прогуляться, разговаривая, как тогда на мосту. По ночам он не говорил, хотя и засыпал потом, обнимая ее. Днем пропадал за делами и тренировками. Его будто что-то бесконечно тяготило, но Хаширама не спешил открываться, и поэтому Мито придумала, чем помочь ему, как-то заведя разговор о шутливых дзюцу, которыми дети ее клана баловались в детстве.
Узумаки специализировались на запечатывании, поэтому уже среди шиноби восьми-десяти лет были свои безумные разработки. Когда Мито была маленькой, они, красноволосые и белокожие, часто втайне от взрослых играли в «запечатай печаль». Собирались вместе в штабе, который соорудили на окраине поселения из веток старого валежника. Становились в круг, торжественно, как на особой церемонии. Каждый думал о скорби, которую хочет запечатать глубоко в сознании, чтобы она не мешала жить дальше. В условиях войны и постоянных потерь не желающих жить становилось все больше. И это дзюцу, будто обматывающее сердце плотной теплой лентой, действительно помогало. Дети инстинктивно молчали о нем, боясь обвинений в слабости духа, а когда выросли, оно постепенно забылось. Мито сама едва вспомнила нужные печати, и хотела уже положить потеплевшую ладонь на грудь мужа, как он мягко перехватил ее руку:
- Родная, мне не надо.
Он применил технику запечатывания сам, когда был один. Хаширама отказал жене, потому что знал, что в момент запечатывания происходит контакт разумов, побочный эффект всех фуиндзюцу. В случае с джинчуурики их мысли и чувства и вовсе часто переплетались с биджуу, и лишь малый процент мог в полной степени запечатать их наглухо. Даже среди обладавших нужной чакрой.
Хашираме не хотелось открывать свой разум даже на миг. По этой же причине он ни разу после того случая на мосту не пробовал соединиться с системой циркуляции Мито. Только не перед ней, она не заслужила такого – увидеть огромный черный ком в голове того, кого любила. Ком, состоящий из череды смазанных образов: лохматый мальчишка на берегу реки, светлокожий, с угольными волосами. Потом он же, вытянувшийся и повзрослевший, нападавший с желанием убить, снова и снова. Он, перехватывающий кунай в руке Хаширамы. Он, протягивающий ладонь, с теплыми блестящими глазами.
Пьющий с Хаширамой. Улыбающийся от его слов.
Говорящий что-то с горящим безумием Шаринганом.
Голая напряженная спина, скудно освещенная луной, тоже была его. И слова «можешь трахать Мито, когда закончишь со мной», вырезанные в памяти Хаширамы, как каленым железом. Это было последним, о чем должна знать его жена, ставшая последней женщиной в его жизни.
С того дня Хаширама увлекся фуиндзюцу, вскоре обойдя Мито в мастерстве. Неподвластной ему оставалась только родовая техника, которая запечатывала демона в носителе. Мито обладала крайне редким типом чакры даже для Узумаки, который делал ее одной из немногих, способных успешно выполнить эту технику.
Недели складывались в месяцы. Мито была самой очаровательной женщиной в мире, и однажды Хаширама вдруг понял, что бывают дни, когда он не думает о каплях, срывающихся на ритмично поскрипывающий стол с подбородка стоящего спиной Мадары. День рождения Цунаде стал первым, когда Хаширама не хотел знать о том, какое у его лица тогда было выражение. Не хотел знать, что означают обрывки слов: «Будущее, Хаши…рама. Вечная Луна… Без кланов… без войн… без фамилий. Я найду там правильного… тебя…» Какая-то бессмыслица про расслоение реальностей, глаза Шести Путей. Мадара был безумен, Мадара был в прошлом.
Жизнь входила в привычное русло. Хаширама радовался, что придуманная ими система оказалось столь удачной, что ее скопировали все прочие страны; он еще больше старался наладить связь между ними, будто хотел что-то себе доказать. И он становился все сильнее. Режим отшельника, который Шодай продемонстрировал на одном из полигонов, лишил дара речи даже невозмутимого Тобираму.
Дни складывались в недели, недели складывались в месяцы.

Прошло три года. Хаширама был счастлив.

***
- Поднимайся, брат, вставай! – голос Тобирамы оглушает.
Хаширама лег всего пару часов назад, но плохие события редко согласовываются с чьими-то биоритмами. Он жмурится от зажженного Тобирамой света и настораживается, заметив выражение его лица:
- Что?.. Что случилось?
- Его чакра.
И тут Хаширама почувствовал ее сам. Она была сильной, как никогда, она чувствовалась горькими фиолетовыми чернилами, и вместе с ней…
- Еще одна, - глаза Хаширамы расширяются. – Что это?
- Неизвестно. Я терепортирую тебя.
- И сразу уйдешь, - Хаширама встает. - Оцепите район.
- Площадь? – Тобирама уже взял себя в руки.
- Не знаю, - нахмурился Хаширама. – Это же Мадара.
- Ты должен наконец устранить эту угрозу, - Тобирама переводит взгляд с него на Мито, которая не проронила ни слова, хотя проснулась, как только Тобирама вошел в дом. Ее живот заметен даже в просторной ночной рубашке. – Это уже не только тебя касается.
- Помолчи. У нас нет времени, - Хаширама одевается. – Я вернусь, - он поворачивается к жене и улыбается. Она спокойно улыбается в ответ. – Я точно вернусь.

***
«Я буду воспринимать этот мир, как развлечение, сражаясь с тобой…» - но когда Мадара сказал это, он и сам не до конца понимал, насколько был прав. Сражение с Хаширамой стало необходимостью, которую он осознал по мере расшифровки священной надписи. И ему предстояло не только сразиться. Ему предстояло победить. Подготовка к этому бою заняла у Мадары три долгих года.
Если бы сражение с Хаширамой нужно было описать одним словом, Мадара, не задумываясь, выбрал бы «боль». Она была главной валютой за техники, по крайней мере, у Учих его уровня. Если такие вообще были. Так что с болью у Мадары были особые отношения. Сусаноо, поджигавшее каждую клетку тела жидким огнем и слепившее обычные глаза, одновременно был одним из немногих способов смять оборону Хаширамы. Но даже Сусаноо Вечного Мангеке, законченное и стабилизированное, не помогло тогда. Поэтому Мадара искал новые способы. Любые: он не боялся ни боли, ни жертв. Все это тоже давало ему концентрацию, будто рассудок, переходя на другой уровень, очищался, чтобы не помутиться от шока.
Это «очищение» всегда отражалось в глазах. Может, сам Шаринган изначально был свидетельством готовности принести себя в жертву для защиты самого дорогого. Если оно к тому моменту оставалось.
Чтобы победить Хашираму, надо было превзойти его. Поэтому первым шагом Мадары стал поиск того, что Хокаге так и не смог получить.
Обычно процедура поиска Хвостатого Зверя выглядела так: лазутчики Конохи собирали сведения и слухи. В сторону самых правдоподобных отправлялись отряды сенсоров. После получения подтверждения Хаширама шел и захватывал его. Но после поимки первых двух биджуу Звери вдруг сделали то, что поразило Мадару до глубины души: будто доказывая то, что они когда-то были одним целым, шестеро биджуу напали на Хашираму одновременно. Неизвестно, как они общались друг с другом, как смогли объединиться, никем не замеченные, как смогли настолько близко подойти к Конохе.
Известно лишь, что Хаширама победил. Их держали в Конохе под запечатывающими техниками клана Узумаки, пока на первом Собрании Пяти Каге решался вопрос об их распределении, как военной мощи. Тобирама эту идею вообще не разделял, и до конца торговался об условиях передачи: требовал баснословные суммы, от которых Хокаге краснел и нервничал, виновато поглядывая на брата; раздал приказ в пяти экземплярах, подписав который, Каге согласились бы, что все джинчуурики были бы из клана Узумаки. Нa это никто не пошел, и тогда выгнавший Тобираму из зала совещаний Шодай договорился до того, что каждой из Великих Стран досталось по два зверя.
Кроме Страны Огня. Конохе не досталось ничего. Ведь девятого зверя никто ни разу не засек, хотя Тобирама, как признанный лучший сенсор, подолгу отсутствовал в Конохе, совершая продолжительные рейды.
«Лучший сенсор», - усмехался про себя Мадара, глядя на Хокаге, который, покачиваясь, таращился в августовское небо, ослепительное даже глубокой ночью.
- Мадара, иди сюда, - возбужденно говорил Хаширама, оборачиваясь к нему. – Смотри, Орион.
- Потрясающе, - отвечал Мадара, пересекая сад и в который раз отмечая высоту забора, который отрезал их от Конохи. – И что с ним?
- Эти три звезды, - Хаширама тыкает вверх, - как родинки у тебя на шее.
- У меня на шее нет родинок, - мрачно говорит Мадара.
- Ты не знаешь?.. Ты не видел, - Шодай смеется и тащит его за плечо, собирает в руку жесткие волосы, открывая светлую шею.
Кожу на ней непривычно холодит, но Мадара не сопротивляется, на его лице написано заторможенное равнодушие. А может, он просто слишком пьян.
- Орион на месте! – ликует Хаширама, коснувшись места под линией волос. – А вон там, смотри, Змееносец… - и он снова влипает в небо, счастливо улыбаясь.
Мадара еще подумал тогда, что хотел бы знать технику, которая спустит этому дураку на голову метеорит. В конце концов, это породило разум на планете. Тут тоже должно было сработать.
И когда Мадара поймал Лиса – учуяв его, в отличие от лучшего сенсора Тобирамы, – когда подчинил его, он понял, что и сам, как этот Лис, был всего лишь осколком огромной силы. Эта сила жаждала вновь объединиться. За ее частью он и вернется в Коноху.
Мадара научился управлять своей яростной марионеткой. Это вызывало колоссальные разрушения, и непременно привлекло бы уйму внимания, не находись звери в особых подпространствах. Сенсор мог ощутить только возможность перехода в одно из таких мест. Лис прятался хорошо, очень хорошо, но против Учихи Мадары у него шансов не было.
Как он шипел и плевался, когда Мадара впервые положил поверх его тела слой синего доспеха Сусаноо. Совершенно новая форма, но она далась Мадаре играючи. Потому что усилия окупятся. Потому что он получит такую мощь, что даже Сенджу Хаширама не выстоит. Но конечно, перед возвращением Мадара пересмотрел все бои с ним. Когда речь идет о сильнейшем из живущих шиноби, перестраховаться просто нельзя.
Жаль, ни одного спарринга из Конохи Мадара не записал, потому что дрался там без Шарингана. Просто для удовольствия. Невероятно, что такое было возможно. Сначала это давалось сложно, и он автоматически пытался убить Хашираму, но они продолжали и продолжали, снова и снова, пока не освоили совсем новый танец. Мистическая сцепка чего-то выше и тоньше, чем чакра, ее можно было ощутить, но не заметить. Ее не заметили бы даже глаза Мадары в пиковом напряжении, однако она происходила в каждой точке, где они касались друг друга, блокируя или ударяя, и не разрывалась, даже когда их ладони или голени больше не сталкивались.
И количество зрителей не имело значения для Мадары: он их просто не видел. Зато он видел, как Хаширама улыбнулся тогда, в спарринге возле школы, когда Мадара в первый раз поддел узел его пояса. По-хорошему потом ему надо было сказать об этом. Или хотя бы почувствовать себя оскорбленным. Но ничего из этого у него не получалось. Хаширама читался гораздо лучше, потому что сам позволял это, впустив Мадару из области смертельного врага в какую-то совершенно другую. Только поэтому у Мадары и получилось подсечь его в тот раз.
Потом Хаширама часто приходил на рассвете, и они уходили на поле, где находилась самая непопулярная площадка для спаррингов. Оно простиралось по горному плато, не очень высокому, но крутому и до пояса заросшему травой. Так что начала обрыва просто не было видно.
Когда у тебя чакры столько, что можешь продержаться сутки, используя самые энергоемкие техники, наверное, потребуется целая вечность, чтобы устать от тайдзюцу. Мадара раньше бы умер от жажды. Но факт оставался фактом: Хаширама за пару часов вытанцовывал его до такого состояния, что он падал на колени, и ему было плевать, что об этом подумает чертов Сенджу. Но Сенджу не думал. Он улыбался, глядя на Мадару, вспотевший и покрасневший даже сквозь свою смуглость. Вспотевший, но не чувствовавший себя так, точно его топили в поту. Покрасневший, но не малиновый, как Мадара, будто отмотавший многокилометровый кросс на предельных скоростях.
Другой танец. Мадара учился изолировать ярость, которую использовал, как неисчерпаемый ресурс. Импульс движения рождался не через ненависть, и это было сложно, удерживать ее, оставлять в ножнах за ненадобностью. Тонкая, кропотливая работа, от которой ноги подкашивались. К сожалению, только у Мадары.
Абсурдно сильный, невозможно выносливый Хаширама, внимательно смотревший на него. Стукнувший пальцами по земле, из которой через минуту пролез родник.
- Как ты это сделал? – спрашивал Мадара. С его лица стекали капли. Никогда еще он так долго не умывался, пытаясь восстановить дыхание. Легкие резало, на языке был привкус металла. – Это же не преобразование чакры в стихию?
- Нет, - улыбался Хаширама. – Я просто, хм… Позвал его.
- Черт, и как это, по-твоему, понять?! – к Мадаре, похоже, вовсю возвращалась жизнь.
На лице Хаширамы незамедлительно проявилось уныние, сделав его не только самым глупым, но и самым жалким Богом шиноби в любом из миров.

…И почему-то по-прежнему самым сильным. Наверное, глупость неплохо этому способствовала. Мадара никогда не был морально силен настолько, чтобы убить Хашираму.
Хотя он вернулся в Коноху совсем не за этим.
Мадару многое бесило в бывшем друге, и больше всего - желание в каждом споре принять все стороны сразу. Да, больше всего Мадару в Сенджу бесила слабость.
Не замечать скрытые конфликты. Закрывать глаза на очевидное. Не делать выбор.
Ему все казалось, когда Хаширама преодолеет эту слабость, последнее препятствие между ними пропадет.
...В тогда еще безымянной, залитой дождем Долине Завершения Хаширама наконец сделал выбор.
Из угла рта Мадары стекла струйка крови. Меч в груди казался убивающе холодным.
Его Хаширама выбрал не его.

-конец второй части-

запись создана: 06.02.2017 в 10:47

---

[3]

Название: Спидбол
Автор: Grammar Nazi
Пейринг: СНС, ХашиМада
Рейтинг: R
Жанр: драма; канон
Размер: миди
Состояние: окончен
Дисклеймер: Кишимото Масаши


***
Мито заметила это, когда ее пьяного в стельку мужа наконец принесли домой. Победу над Мадарой праздновали всей Конохой, и Хаширамы не было несколько дней, но Тобирама не делал из этого проблемы, иногда забегая и говоря, что с братом все в порядке, просто ей не стоит видеть его в таком состоянии. Он так тепло улыбался, и в голосе была такая доброжелательность, что сложно было не поверить.
Но потом она увидела на плече Хаширамы это. Едва затянувшуюся тонкой, красновато-воспаленной кожей глубокую рану с ребристыми, будто обкусанными краями. Мито никогда не видела на муже ни царапины. Его кожа была безупречной до абсурда, и когда он как-то чиркнул по пальцам ножом, она поняла, о какой силе Бога все говорили. Порез затянулся на глазах, не оставив и следа, а Хаширама рассмеялся и сказал, что о нем она точно может не волноваться. Поэтому вырванный кусок плеча ее не то что взволновал – перепугал до смерти.
Она осторожно спросила об этом следующим утром. Если можно назвать утром два часа дня, когда Хаширама наконец сел в постели, уставившись перед собой пустым взглядом.
- Это ерунда, - уголки его губ дрогнули, будто он хотел улыбнуться ей и не смог. – Скоро пройдет.
- Такое… бывало раньше?
- Конечно, - ему все-таки удалось выдавить улыбку, но выглядела она откровенно жалко. – Сто раз. Пройдет.
Но след не проходил. Сглаживался, выравнивался по цвету, однако был все там же, и Хаширама все так же бессознательно сбрасывал ее пальцы, когда Мито пыталась коснуться этого места.
А потом у нее появились другие заботы. Кьюби. Она слышала, как Хаширама сказал брату, что никогда не простит ему этого – что он позволил Мито в ее положении появиться на поле боя, что не вмешался, когда она запечатывала Девятихвостого в себе. Первые два месяца Лис, распятый в глубинах ее подсознания, вел себя смирно, но чем ближе становились роды, тем явственней она чувствовала его крепнущую, отравленную ненавистью чакру.
И вот Мито лежит в пропотевшей постели, и каждые несколько минут ей кажется, что очередные схватки она просто не переживет. Ей нужен Хаширама, она хочет позвать его и не может; у него и без нее столько забот в последнее время. Неужели она станет наваливать на него новые. Мито терпит, стиснув зубы, у них в клане не было неспособных терпеть любую боль, поэтому она вынесет, хотя акушерка орет, чтоб она не молчала, чтобы дала сыну Первого выйти, чтобы…
…После того, как они потеряли ребенка, Хаширама еще больше отдалился. Он ни словом, ни жестом не дал понять, что обвиняет ее, но Мито чувствовала это сама, что она виновата, постоянно где-то виновата, но где и как, понять не могла - собственный муж, казалось, боялся лишний раз заговорить с ней, и апогеем стало то, что он разрешил Цунаде спать с ними. Мито и так воспринимала ее, как свою дочь; в Цунаде многие души не чаяли, но переплюнуть в этом Хашираму оказалось сложно. Его сыну было шестнадцать, когда он стал отцом, мать Цунаде была еще младше – поэтому никто особо не возражал, когда знаменитый дедушка практически удочерил внучку, с самого рождения забрав в свой дом. Никто не возражал слишком долго, даже несмотря на то, что Хаширама потакал любому желанию светловолосой бестии.
- Но ведь ты уже взрослая девочка, и раньше совсем не боялась спать одна, - замечала Мито.
- Моя принцесса боится темноты, - говорил Хаширама, а Цунаде исподтишка показывала Мито язык, находясь в стадии «Мой дед. Вырасту и выйду за него замуж».
Родного отца она видела редко, и похоже, не сильно переживала по этому поводу. Слишком уж насыщенную жизнь вела внучка Первого, которую вслед за ним стали звать «принцессой» и все остальные. Ей одной из детей позволялось сидеть со старшими – всегда довольная, не сползающая с колен Хаширамы, она дергала его за волосы и тот смеялся, кидая на стол игровые фишки. Цунаде тайком совала их в носки и приходила в настоящее буйство, если кто-то пытался их отобрать – от Хаширамы она унаследовала недюжинную силу, которой пока не могла управлять. А вот ген мокутона не наследовал никто. Похоже, это действительно не передавалось. В отличие от дурных привычек: Цунаде впервые попробовала саке в три с небольшим, случайно перепутав стоявшие на столе плошки.
Мито безжалостно отругала мужа, когда он принес внучку – сомлевшую, раскрасневшуюся, бормочущую, - и не отходила от нее целую ночь, бросая сердитые взгляды, от которых Хашираме не спалось до утра.
- Ты слишком балуешь ее, - нахмурилась Мито, как-то заметив на Цунаде голубой кристалл. Семейная ценность, которая стоила, как гора, считалась потерянной, когда Первый вдруг начал ее носить, не снимая.
- Цуна, отдай деду его камешек. Ты же знаешь, как он ему дорог.
- Деда подалил, - беззубо заулыбалась Цунаде и захлопала Хашираму по колену.
- Правда? – Мито подняла брови.
- Да, - он посмотрел на жену и тоже улыбнулся, почти как раньше. – Почему бы и нет?
В такие моменты Мито вдруг начинала верить, что все еще наладится, что его отчужденность пропадет, а может, ее и вовсе не осталось. Ведь любые, даже самые страшные раны постепенно забываются, разве нет? У Мито самой таких хватало. Но время лечило, о чем ей не уставал повторять Тобирама, единственный, с кем она могла поделиться отчаянием и потерянностью, которые испытывала в первые месяцы после того боя Первого.
- Он худеет, сереет – я ничего не могу сделать, - говорила она.
- Время сделает, - спокойно отвечал Тобирама. - Это же Хаширама. Нет вещи, которую он не смог бы вынести.

***
Время убивало. И своим размеренным, бессмысленным течением, и отметинами, которые на нем оставляли даты.
Хаширама ждет вечера, глядя на снег за окном своего кабинета.
Прошло полгода. Сегодня Мадаре исполнилось бы тридцать четыре года. В день рождения человека возникает странное чувство, связь с ним будто обостряется. Хаширама думает об этом весь день, читая и подписывая, как всегда, на автомате. Его давно уже перестали удивлять затекающие к вечеру ноги. А может, это онемение из-за мороза.
Зимой рано темнеет, но дома Мадары не видно не из-за этого. Забор вырос до пяти метров, калитка заросла, и Хаширама не помнит даже, имеет это к нему отношение или нет. Создавая что-то живое, никогда нельзя до конца предсказать его поведение, даже если это только дерево.
Тобирама высказывался на эту тему еще тогда, после ухода Мадары из деревни, якобы Учихам нужно больше домов, но Первый просто построил несколько новых. Дом Мадары на отшибе остался пустовать. Хаширама ни разу не заходил в него.
…А здесь все было таким же. Видно, что дом покидали в спешке. Постель Мадары была разобранной и смятой; когда Хаширама заметил на простыни длинный темный волос, его как током ударило. Луна не должна быть такой яркой. Нельзя было замечать этого, потому что появлялось ощущение, что он еще здесь: оружие тут и там, свитки, которые невозможно было прочесть без Шарингана, протектор, шлепки – те самые, что Мадара носил в мирное время. Одежда… Прошло много времени, и скорее всего у него просто разыгралось воображение, но Хаширама, взяв вещь в руки, отметил мягкость ткани, какой не бывает, если после стирки ее еще не надевали. Он провел пальцем по месту, где шея Мадары сделала легкую, почти отполированную потертость, и бессознательно уткнулся туда носом.
Учихи полоскали одежду и бинты в дезинфицирующем отваре лаванды, но на ее свежем, спокойном фоне улавливалось что-то еще. Округлый, вкрадчивый призрак его запаха, истомно-пряного, с тихой, прозрачной остринкой на коже и оттенком сухой теплой дымности в волосах. Хаширама вдыхал все это, прижимая его к себе тогда.
Он просто не мог понять, зачем Мадаре другая мечта. Та, где не было ни Конохи, ни его – Хаширама не стоил даже того, чтобы рассказать о ней. Но как тогда объяснить то, что произошло между ними потом? Чем это было для Мадары? Хаширама запрещал себе об этом думать, потому что ответы обжигали, как обжигала чакра Мадары в ту ночь. Он не думал даже о том, чем это было для него самого. Не думал до того момента, пока не увидел Мадару, глотающего кусок, выдранный зубами из его плеча.
Этого он Саске не рассказывал.
Это не было больно, потому что Хаширама просто не смог целиком осознать произошедшее. Он смотрел на Мадару с заляпанными кровью губами, и до него начинало доходить то, о чем было страшно даже задумываться. Каким незамутненным безумием светились его глаза. Глаза Изуны и улыбка Изуны, хотя в тот момент Мадара этого не знал. Он, похоже, ничего тогда не знал, и Хаширама использовал эту долю секунды, чтобы создать клона.
Он пытался спасти Мадару из этого безумия, уже понимая, что ничто его не спасет. Не спасет их обоих. Это как огромная крутящаяся воронка, Мадара ходил рядом столько лет, она была в нем всегда, и ее никто не видел. Сам Хаширама не видел ее. И он верил, что делает лучший выбор, единственный выбор, прошивая сердце Мадары мечом.
Что-то лопнуло в его собственной груди тогда, когда Хаширама упал на колено возле еще теплого тела, то дзюцу, дурацкое дзюцу, оказывается, работало все это время, надо же…
Мадара стал просто телом. Хаширама хотел спросить брата, куда тот его дел, но сначала они долго не разговаривали – после того, как Первый протрезвел, Тобирама молча положил перед ним «нашедшийся» голубой камень, после чего пропал в своей лаборатории.
Как пропадал Хаширама в собственной голове.
Он бы ушел с ним тогда, в Долине, если бы мог собой распоряжаться. Но его лицо было известно каждому, как лицо защитника Конохи. Он не мог быть просто Хаширамой, без фамилии, без званий. Кажется, это то, чего его хотел лишить Мадара? Но почему? Наверное, это уже не имело значения. Однако знать все равно хотелось. Действительно ли он понимал Мадару, как считал когда-то? Действительно ли он перестал понимать его? Ведь тогда Хаширама совсем не удивился. Как будто всегда чувствовал, что этим у них закончится. И все действительно закончилось, не начавшись. По крайней мере, в это хотелось верить. Что все необычное между ним и Мадарой ограничивалось временными рамками той ночи. Он знал, что это было неправдой – с того случая на обрыве, а может, и раньше, – но продолжал себе врать.
Для полного покоя Хашираме хотелось бы еще чувствовать вину за то, что произошло три с половиной года назад. Но этого у него не получалось. Не настолько он был хорош в контроле, как многие думали.
Он безуспешно пытался запретить себе думать об этом, но проигрывал, напиваясь один там, где жил тот, кого он хотел называть братом. Кем не мог надышаться, только когда понял, что видит его в последний раз, и что так у него ни с кем еще не было, и что так у него не будет уже никогда. Было ли такое вообще когда-нибудь хоть у кого-то? Если да, то Хаширама понимал, почему об этом не говорили. Это невозможно описать, когда проживаешь, и невозможно потом поверить, что оно действительно было. Настолько невероятными, убивающими силой вспоминаются эти ощущения, когда тянешься всей душой и тонешь во взаимности.
Он по-прежнему тонул, только уже один. Шел на дно, как тот камень, не сумевший допрыгнуть до другого берега.

***
- Я уже говорил тебе, что лучше будет, если о нем забудут, - недовольно напоминает Тобирама. - Имя это символ. Учиха уже раздули из него легенду – хотя он ей и был, легендарная заноза в заднице, – но ореол мятежа, окружающий его, может посеять не те зерна.
Хаширама догадывался о реакции брата, когда давал свое согласие на этот проект, но от этого спорить с ним менее утомительно не становилось.
- Чем больше ты пытаешься умолчать, тем больше интересуются. Я думал, тебе-то это понятно.
- Не пытайся, - перебивает Тобирама. - У того, что ты придумал, не может быть оправданий. В честь чего ставить Мадаре статую? - он нависает над столом Хокаге.
- Дело вообще не в Мадаре. Это желание дайме. Чтобы место, которое закрепилось в легендах, как «Долина Завершения», имело свой символ.
- А ты не имеешь к этому отношения?
- А мне нравится идея, - отрезал Хаширама. – И больше не будем это обсуждать.
Хотя Тобирама, конечно, обсуждает: они не должны были отдавать биджуу другим деревням, и следует немедленно заняться вопросами пересмотра их распределения. Надо думать над укреплением границ. Расширением деревни. Коррективами некоторых пунктов мирных соглашений, для внесения большей ясности.
- Ясность никогда не мешала нападать, - говорил Хаширама. – Пока люди не готовы к миру, будут войны. Но мы ведь готовы?
Брови Тобирамы сходились на переносице, и он выплевывал:
- Мы на пороге войны, пока ты пропадаешь в «Долине», как называют дыру, которую оставил Мадара.
И это было правдой. Напряжение между странами росло. Сила Хаширамы слишком пугала, характер был непредсказуем: кто-то считал его недалеким дурачком, кто-то манипулятором, который прятался за фальшивым простодушием.
Их мир был несовершенен. Заключение перемирия между сильнейшими кланами было огромным шагом вперед, но даже самый большой шаг – малая часть дороги в тысячу километров. Кланы вдруг начали объединяться и в других крупных странах, чьи границы буквально закипели, пытаясь урвать себе кусок побольше. И конечно, каждая деревня пыталась собрать как можно больше кланов, больше разных способностей, и чем они хуже, тем лучше. Потому что речь шла о противостоянии союзу Учих и Сенджу, которые каким-то непостижимым образом вдруг спелись, хотя были кровными врагами сотни лет.
Первый Мизукаге даже утверждал, будто слышал, как Хокаге, хлопнув Учиху Мадару по спине, назвал того братом. Ему никто не поверил, и Мизукаге, стыдясь своего скотского состояния в тот вечер, пытался вспомнить, что же он на самом деле видел, когда прибыл в Коноху для подписания соглашения. Хорошо, что он все-таки был главой деревни в стране Воды. Уж пить-то Мизукаге умел. Наверное, поэтому в его голове осталось хоть что-то.
Радушие Первого Хокаге было известно далеко за пределами Страны Огня, и это было хорошо: человек, который испытывал одинаковую страсть к выпивке, играм и женщинам, и не скрывал этого, вряд ли прятал что-то в рукаве. Ему даже в азартных играх постоянно не везло.
Но тут память начинала выделывать коленца. Ведь то, что увидел Мизукаге, прежде чем его сознание окончательно помутилось, не могло происходить в реальности.
Вот стоит Учиха Мадара, сильнейший из когда-либо живших Учих, не знающий пощады безумец. Который четверть войска сметал взмахом дурацкого веера. Который ненавидел Сенджу так, что вырвал глаза у родного брата, чтобы уничтожить их. Который был сломлен их главой.
И Учиха Мадара улыбается, когда Сенджу Хаширама хлопает его по спине.
Учиха Мадара смотрит на Сенджу Хашираму так, что становится стыдно за то, что ты это увидел. Потому что это предназначалось только одному. Тому, кто запинается об этот взгляд и застывает; кто начинает улыбаться в ответ той самой «улыбкой Бога», раздвигавшей любые ноги. Кто говорит «брат мой», коснувшись лбом лба Мадары и зарывшись пальцами в смоляные волосы на его всклокоченном затылке.
Это было единственное подписание договора между Странами, где все перепились до потери памяти. Единственное, где отсутствовал Тобирама, который, как говорят, один мог удержать Хокаге хоть в каких-то рамках приличий. Потому что чуть ли не лобызать главу Учих, называя его братом, пока родной брат находится на сложном задании, ни в какие рамки не лезло. А то, что сумасшедший Учиха при этом смотрел на Хокаге сумасшедшими глазами, распыляло любые рамки на молекулы.
Конечно, долго они с этими играми в братьев не протянули.
Раскол между Сенджу и Мадарой, потом его возвращение и нападение. Говорят, после того боя у Хокаге и начала развиваться таинственная болезнь.
Это обсуждали на всех закрытых собраниях в крупных странах, долго решая, кого из опытных, но не принадлежащих их военной деревне шиноби послать, чтобы уничтожить главный дисбаланс силы в их мире. В конце концов единогласно была выбрана маленькая деревушка в стране, у которой и названия-то толком не было. Какузу, живший в ней, уже успел себя зарекомендовать.

***
- А ты был прав, - лицо входящего Тобирамы озаряет широкая улыбка, которая делает его почти неузнаваемым.
Он подходит к столу и размашистым жестом почти кидает на него кипу отчетов, схем и анатомических зарисовок. Хаширама устало смотрит на них:
- Прав в чем?
- Учихи. – Тобирама поднимает палец. - Их надо уважать. Сделаем Учих счастливыми.
- Это… хорошо, что ты так говоришь, но почему ты так говоришь? – Хашираме сложно собраться с мыслями, так что о том, насколько грубо могут прозвучать его слова, он не думает.
Тобирама не замечает подтекста. Или принимает его за основной смысл, что его не сильно смущает. Ликование в его голосе не маскирует даже посерьезневший тон:
- На них родовое проклятие, представляешь? Я говорил, что с ними что-то не так…
- Подожди-подожди, - Хаширама потер лоб. - Ты правда сказал «проклятие»? У Учих?..
- Любовь.
Хаширама замолкает.
- Я думал, что причина в ненависти, - пускается в объяснения Тобирама, чье радостное возбуждение выглядит нездорово. - А лишить человека ненависти невозможно. Но потом я пошел дальше, ведь у ненависти есть причина. Их глаза активируются, только когда они крайне несчастны и переживают потерю самого важного. У них мало важного в жизни – мелкие люди, много раз говорено…
- Говорено тобой...
- …но у каждого есть. И когда они это теряют, сила их глаз возрастает в геометрической прогрессии, настолько, что даже меняет цвет радужки! Эти их томоэ не что иное, как увеличившаяся поверхность зрачка. Понимаешь, с активированным Шаринганом они видят совсем в других измерениях, чем нормальные люди…
- Обычные. Обычные люди, Тобирама.
Тот отмахивается и продолжает:
- В общем, если сделать их счастливыми, мы лишим их главного оружия.
- Но зачем это делать?
Тобирама смотрит на брата, как на умственно отсталого.
- Они нестабильны. Деревня – ядро для целой нации, мы не можем позволить чему-то деструктивному растекаться из него.
Хаширама долго не отвечает, затем медленно произносит, глядя в окно:
- Я вспомнил про Мангеке Мадары. После смерти Изуны.
- Мангеке? – поднимает брови Тобирама. - Что это такое?
- Уровень глаз, с которым он пришел на мирные переговоры.
- Синий сиамец из чакры, в котором он на тебя кинулся? Такое если захочешь, не забудешь.
Хаширама смотрит на зарисовки глазных нервов, на выделенные на чертежах лобные доли мозга, заштрихованные красным. Не зря вскрытие Учихи у Тобирамы всегда занимало вдвое больше времени, чем любое другое.
- Это одна из техник, но да, Сусаноо тоже бывает только при Мангеке.
- Откуда ты так много… Понятно, - все веселье с лица Тобирамы улетучивается. - Знаешь про Учих еще что-нибудь важное?
- Они любят драться, - вздыхает Хаширама. – Возможно, даже больше, чем побеждать…

А вот он драться не любил. Это было необходимостью в их мире. И самым странным было то, что все его техники, вся его суть, направленная на созидание, могла приносить колоссальные разрушения. Даже поток чакры, если Хаширама полностью отпускал его, мог вынести только Мадара, хотя волоски на его руках встали дыбом, когда он сделал это впервые.
- Неплохо, - усмехнулся Мадара после. – Только больше ни с кем так не делай. Ты же не хочешь ненароком кого-то убить.
- Вроде от этого не умирают, - с сомнением сказал Хаширама.
- У нас в клане умирают.
Тогда он не понял, о чем это Мадара. Хаширама не понимал слишком многое из сказанного им, со временем узнавая о новых и новых ошибках, которые сделал в прошлом из-за своей слепоты.
В тот день он думал об этом, сидя на берегу реки, неподвижный, остановивший все в себе, внутри и снаружи. Собирал энергию с земли, с текущей воды, с травы, чей рост он буквально слышал, когда находился в этом режиме. Иронично, что режим отшельника Первый освоил случайно. Пытаясь достичь единения и покоя, Хаширама открыл новую сферу применения чакры. Самую созидательную. Самую разрушительную. Способную соединиться с его уникальной стихией и вынести ее мощь в совершенно иную плоскость.
В безумной улыбке Мадары застыло восхищение, когда он впервые увидел эту новую силу.
В зеленых глазах Какузу впервые в жизни застыл ужас. Хокаге оказался слишком силен, наверное, поэтому он мог позволить себе драться с такой откровенной бездумностью, что Какузу почти достал его – чиркнул по груди, и кто знает, как бы все обернулось, если бы не подоспевший альбинос с его водной стихией. И Какузу считал, что ему крупно повезло, когда он унес из Конохи ноги. Не отвлекись Тобирама на брата, ему бы и этого не удалось.

***
- Полная безответственность – вот так подставляться! – орал Тобирама. – Если бы меня не оказалось рядом…
- Но ты же оказался, правда? – Хашираму, казалось, никак не трогал факт покушения. Как будто все это было мелочью. В его взгляде теперь почти всегда была заторможенная задумчивость. – Я тут вдруг понял, что ты всегда оказываешься рядом.
- И что?
- Ты лучший сенсор, чем я, - продолжил Первый, отвернувшись к реке. – Ты знал, что он слушает. Тогда. Когда сказал, что никто его не выберет…
Тобираму передернуло.
- Опять? Оставь это в прошлом. Ты сам убил его. Что бы между вами ни было, оно закончилось, и даже чувство вины не должно мешать тебе признать это.
- Между нами… ничего не было, - оборачиваясь, ошарашено проговорил Хаширама. Он в жизни бы не поверил, что Тобирама знал о том, о чем он сам узнал совсем недавно. И слишком поздно. Хотя, опять же, Тобирама был лучшим сенсором…
- В самом деле? – криво усмехнулся Тобирама. – Так ты не спал с ним каждый раз, когда меня не было рядом?
Он сам не понял, как смог сказать такое, и ожидал какой угодно реакции, но Хаширама лишь непонимающе посмотрел на него:
- А зачем бы я стал скрывать это от тебя?..

Его глупый, добрый, бескорыстный брат. Он не видел, как измывался над Учихой, просто когда находился рядом. И тут Хашираму нельзя было винить: Мадара хорошо скрывался, никто ни о чем не подозревал. И если бы не сошлись два фактора, возможно, в круг обманутых вошел бы и Тобирама. Фактор первый: он был лучшим сенсором. Фактор второй: пьяный Хаширама как-то пробормотал, что мир – самая прекрасная вещь на свете, и что даже Мадара поцеловал его, когда они подписали соглашение; «это было странно, но я понял, что он хочет сказать, что он не просто друг, он как брат мне…»
Тобирама тогда привычно стащил с него обувь. Некоторые вещи не меняются. Он и в детстве укладывал Хашираму спать. На нем всегда лежала ответственность за старшего брата, потому что слишком многие хотели воспользоваться им и его силой, а Хаширама никогда не мог отказать. Если бы Тобирама знал, что его брат, сам того не понимая, отказал Мадаре тогда, и что рядом с Хокаге его пульс учащался не от воспоминаний или предвкушения, а он невозможности получить то, ради чего он пошел против последней воли последнего брата. Значит, у них действительно ничего не было. Тобирама все гадал, как это Мадара не разносит половину Конохи, когда Хаширама в очередной раз весело предлагал ему познакомиться с подругой его новой знакомой. Всегда вежливо отказывался и как-то терялся из виду, Тобирама не замечал, в какой момент. Был слишком занят, прикидывая, будет ли эта пассия Хокаге на одну ночь болтливее предыдущей.
Это всегда было его головной болью: все те вещи, из которых Хаширама не делал проблемы, и потому совершал, не задумываясь, были точно брошенными в воду камнями, круги от которых Тобирама пытался остановить. А Мадара был булыжником. Тобирама вспотел, когда Мизукаге вдруг поведал, что Хаширама-доно едва не разложил Учиху на подписании договора со страной Воды, и заметил, что проявление такого расположения к бывшему заклятому врагу лишь говорит о серьезных дружеских и мирных намерениях Шодая. Это звучало издевательски, но Тобирама всегда хорошо распознавал ложь, и старик Каге, похоже, верил в то, что нес. Как и Хаширама в это свое «братание».
- Не называй его так, - в который раз говорил Тобирама. - Это звучит странно. Никто не знает, что вы виделись в детстве. А если узнают, о тебе чего только ни подумают.
- Но я так чувствую, - просто говорил Хаширама, чем невероятно бесил.
- Да почему?! Ты знаешь меня всю жизнь, у нас один отец, мы сражались бок о бок с детства, и ты приравниваешь меня, единокровного брата, к кровному врагу?!
- В Конохе нет врагов.
И когда Мадара ушел, наконец не выдержав, Хаширама действительно был не в себе долгие недели.
Не в себе, но не живым трупом, каким стал, убив Мадару.
- Тебе не следует так пить, - повторял Тобирама, снова помогая Хашираме дойти домой.
- Правда? – в голосе того напускное веселье.
Они шли узкими улочками, хотя смысла в этом не было: их лица известны каждому. Как и склонность Хокаге к играм и выпивке, масштабы которой грозили обернуться катастрофой.
– Это влияет на твои навыки. В конце концов ты из-за этого можешь погибнуть, - Тобирама чувствовал себя идиотом, пытаясь говорить с Хаширамой, как с нормальным, когда он такой.
- Дважды это сделать нельзя, - Хаширама спотыкается, и брат перехватывает его, чтобы не полететь следом. - Или можно?.. Больной мир. Зачем ты придумал Нечестивое Воскрешение? Это оскорбление памяти. Я… не могу перестать думать об этом… Но жертва? Тобирама, это ужасно… я запрещаю тебе рассекречивать…. распространять…
Тобирама молчит. Тогда, три года назад, все было плохо, но по сравнению с тем, что происходило сейчас… Второй год. По Стране Огня уже начинали ползти слухи, что Бог шиноби выгорел, стал похож на тень. Каге. Как иронично.
Он постоянно убеждал Мито, что с Хаширамой все будет в порядке, что он все вынесет, но уже и сам в это плохо верил. Он пытался продавить Хашираму,
упирая на ответственность хотя бы перед женой, но получал в ответ призрак его прежней улыбки и неизменное "она у меня умница". Внутренне Тобирама был готов к любому исходу. Чертов Мадара. Всегда делал, что хотел, не думая об окружающих. Даже умереть по-человечески не смог.

***
Мадара умер с единственной мыслью: мир, который настолько изменил Хашираму, никак не мог быть правильным. Умирать оказалось слишком больно, невозможно больно из-за того, как это произошло, но эта мысль успела согреть его.
Мадара вернулся к жизни, додумывая ее. Потом переключился на мысль об Изанаги и распахнул глаза. Правый обесцветило бельмо.
Дело сделано. Все произошло так, как он задумывал в самом худшем из сценариев – но и это было подарком судьбы, все-таки речь шла о Хашираме, а он был непредсказуем.
Это Тобирама просчитывался, как дважды два. Он и с телом Мадары поступил так, как полагалось по написанному им же регламенту: вскрытие и забор образцов как можно скорее, после чего запечатывание, чтобы тело избежало разложения. Ведь это часть наследия Конохи. Ученые, которые будут продолжать дело Тобирамы после него, должны иметь доступ к тому, что, возможно, смогут исследовать еще лучше.
Конечно, такое происходило только с самыми ценными телами. А ценнее Мадариного тела не было. Ведь Хаширама не станет «телом»; Бог этого мира никогда не умрет. Так и будет торчать в своей поломанной реальности, посылая людей на смерть, хороня всех, кто когда-то был ему дорог. Он же сам сказал это. Что никого ради своей мечты не пожалеет. Наконец-то признался: не «их» мечты. Своей.
Так почему Мадара должен отличаться? Он тоже никого не станет жалеть. Жалеть он будет в своем, чистом новом мире. Жалеть и любить, и смеяться, и не думать о последствиях, потому что не будет никого, кто сможет использовать против него что-либо.
Однако сначала предстояло убраться из Конохи. Все прошло, как по маслу.
Мадара оставляет вместо себя клона, восстанавливает печати – если бы он сделал это, не оставив внутри тела, сюда бы уже несся Тобирама. Что ж, иногда даже от него была польза. Мадара использует Хирайшин, чтобы переместиться туда, где все было готово к тому, чтобы стать надежным убежищем на долгие годы.
Он сразу уничтожает формулу техники, выцарапанную на стене пещеры. Тобирама теоретически мог связаться с метками всех пользователей своей техники, а у Мадары нет сейчас ни времени, ни энергии отвлекаться на это.
Ему предстояло выполнить свое предназначение. Совершить слияние двух великих сил, вторую из которых он получил в бою с Хаширамой. Которую унес в желудке.
Мадара знал, что клетки Сенджу сохраняют жизнеспособность очень долго. И благодаря своей настроенности на чакру Хаширамы у него получилось вновь запустить жизненный поток в выкушенном куске плеча, который он выплюнул, согнувшись над плоской чашей. Его так мутило, что вызвать рвоту труда не составило.
Мадара промыл рану в груди – Изанаги изменила только траекторию удара, превратив ранение из смертельного в тяжелое. Но скоро оно пройдет: Мадара приложил часть Хаширамы к разрезу, края которого были едва склеены сукровицей.
И чакра Хаширамы потянулась к нему, как бывало всегда. Это было так сильно, так невероятно и так больно, что он потерял сознание.

***
Когда Мадара очнулся, слабость куда-то пропала. Он ощущал только зверский голод и острое чувство какого-то процесса, странного зуда в груди. Но боли больше не было. Мадара целыми днями спал и ел, пользуясь запасами солонины и круп, которые предусмотрительно здесь оставил. По тонкому желобу в большую деревянную бадью по каплям стекала дождевая вода. Он создал себе все условия, чтобы несколько месяцев его ничего не отвлекало. Сделал с десяток клонов с измененной внешностью и разослал их в разные стороны.
Мадара отслеживал происходящее между Пятью Великими странами, чтобы быть в курсе нахождения хвостатых зверей и вмешаться, когда настанет время. Он узнал даже о покушении на Хокаге. Которое закончилось провалом, разумеется, неужели кто-то всерьез думал, что Хашираму можно убить? Этим миром действительно правили выжившие из ума. Однако вскоре он начал понимать причину, по которой Каге решили, что могут избавиться от Хокаге. Конечно, это они, кто еще? Мадара как никто знал всю лживость уверений в союзах. Может даже, слухи о слабости Хаширамы распускали специально, чтобы увеличить число безумцев, пытающихся убить его. Их действительно становилось все больше, но это не имело никакого значения, так?
Слухи про ослабшего Первого не должны были волновать Мадару. Для себя он похоронил его давным-давно, еще в ночь ухода из Конохи, но… Слухи. Они почему-то раздражали. Мешали концентрироваться на плане. Порой казалось даже, что его план – ерунда, и что Мадара упускает самое главное, то, чему никогда не будет повторения. Он безуспешно гнал эти мысли прочь, но ничего не выходило; в конце концов Мадара решает ненадолго прервать свое отшельничество, просто чтобы еще раз убедиться в правильности выбранного пути. Хотя он и так в нем не сомневался. Ни секунды не сомневался.

***
Так вот почему Хокаге так часто появлялся здесь, на границе страны Огня. Мадара почти забыл про это место. Они дошли почти до самого побережья тогда… Отсюда до него было ближе, чем до Конохи. Мадара смотрит на две недостроенные статуи, сотни деловитых рабочих, и в голове у него множится странная пустота. Он должен двигаться дальше, до отряда из Конохи еще около часа пути, и Мадара чувствует еще один, двигающийся ему навстречу. Его подтачивает темным предчувствием, он бросает последний взгляд на лицо Хаширамы из камня и скрывается в чаще. Если медлить, он может не успеть.

***
Хаширама давно уже чувствовал, что течение его чакры было совсем не таким, как прежде. Удивляться было нечему. Ведь ее циркуляция завязана на сердце. А еще на контроле, на управлении. У Хаширамы последние пару лет было плохо со всем этим. Последние пару лет к нему постоянно подсылали новых и новых убийц, странно даже, что их раньше не пытались перехватить по пути в Долину… Видимо, долго готовились. На пятерых шиноби из Конохи, включая их с Тобирамой, тут человек двадцать, и Хаширама, чье тело убивает на автомате, вновь задумывается над бессмысленностью всего этого. Он верил в мир, но мир кипел, готовый взорваться новой войной. Он верил, что сможет защитить всех, но похоже, Хаширама всю жизнь только и мог, что убивать. Он должен был продолжать идти вперед, несмотря ни на что, но чувствовал, что пришло его время отдохнуть.
Поэтому он пропускает удар. Тобирама рвется к нему, но не успевает – брата подхватывает черная фигура, за миг до этого снесшая голову противнику Хаширамы. Откуда здесь взялся кто-то еще? Новый враг?..
Старый. В одежду оседающего Первого вцепился Мадара. Тот самый, чей труп лежал в тайнике Тобирамы второй год. Он собственноручно проверял печати – пожалуй, даже чаще, чем следовало. Однако ошибки быть не может: его тяжелый взгляд, его жесткие волосы под глубоким капюшоном. Его низкое «нет, не может быть» выдохнутое в щеку Хаширамы. Глаза того затягивает пленкой пустоты.
Подбежавший воин отряда, единственный выживший, кроме Тобирамы, шокировано смотрит на Мадару, который трясет бездыханное тело:
- Ты же Бог шиноби, мать твою! Ты не можешь… Хаширама! – от него, как взрыв, расплескивается энергетическое поле такого напряжения, что становится сложно устоять на ногах.
Взмах меча, и Тобирама остается единственным выжившим из отряда Конохи. Эту правду он будет нести в одиночку. Правду согнувшегося над его братом поехавшего Учихи с одержимостью, которая была отталкивающе очевидна.
- Отойди от него, - наконец, говорит Тобирама. Собственный голос кажется чужим. Ему сложно поверить в произошедшее, сложно не испытывать… сочувствие? Он никогда не будет думать или пытаться осмыслить то, то увидел сегодня. Иначе сойдет с ума.
Мадара не реагирует. Вряд ли вообще слышит; торопливо бормочет что-то про вечную луну и идеальные миры, всматриваясь в спокойное лицо Хаширамы безумными, бегающими глазами.
- Отцепись от него, чертов псих! – взрывается Тобирама, хватая Мадару за грудки. – Надо было прикончить тебя еще тогда! Если бы ты не лез к нему со своей грязью, ничего бы этого не было! – он наотмашь бьет по бледному лицу.
Голова Мадары дергается, и когда он наконец смотрит на Тобираму, красные глаза выглядят совершенно обессмысленными. Кажется, что ничего хуже уже не произойдет, но тут Мадара вдруг начинает улыбаться, все шире и шире. Он отпускает одежду Хаширамы и тает в воздухе, удовлетворенно кивнув, будто убедился в чем-то важном.
Тобираме остается только надеяться, что все это ему привиделось. Что никогда больше не повторится.
Он сделал все, чтобы стереть имя Мадары из истории. Хотел даже снести недостроенные статуи, но Мито выступила против. Она действительно была умницей.
…Едва закончили Долину Завершения, как страны потонули в огне войны.
Без Хаширамы клан Сенджу перебили, опасаясь, что однажды может родиться подобный ему. Пламя войны разгорелось и со временем выжгло из истории страх перед Богом, который стал мифом. Однако свою фамилию Цунаде по привычке никому не называла.

***
После того, как Мадара вернулся в свое убежище, он с удвоенной энергией взялся за воплощение Плана. Теперь не осталось ничего, что связывало бы его с этой реальностью. Теперь его План действительно был единственным способом разорвать круговорот вечных потерь и боли, который почему-то называли «миром». В этом мире мира как такового никогда не было и не будет. Две противоборствующие силы здесь могли соединиться только в одном человеке, потому что между двумя вставала стена из реальности, которую создал Хаширама. Он умер, не поняв ничего из этого. Не будучи способным увидеть и понять Мадару. Невозможно показать кому-то душу, если тот не хочет смотреть дальше своего носа. Если он способен только разрушать, думая, что этим кого-то можно спасти.
Идея совершенной реальности, которую можно создать своими руками, зачаровала Мадару. И для этого ему не нужен Хаширама; нужна только его сила.
Когда План воплотится, больше никто не будет разрушать. Он построит идеальный мир для всех, чего не удалось сделать Хашираме. Создаст правильного Хашираму, чего не удалось сделать их миру.
Мир Мадары будет совсем другим. Свободным от горя, лишенным смерти. Чистым для любви. Пусть и на крови. Он его заслужил, заплатив за него всем, жизнью брата, своей жизнью. Может даже, жизнью Хаширамы. Мадаре до сих пор было больно думать об этом, о том, что он мог быть причиной его смерти. В конце концов, Первый сам убил его. Да, но до этого проклятый мир изменил его. Вина лежала не на нем. Хотя то, что Хаширама позволял миру оставаться таким же… Они ведь тоже клялись изменить его… Мысли Мадары шли по этому бесконечному кругу вместе с месяцами, сезонами и годами.
Пока страны горели в кровавом пожаре, он был занят только собой, потому что в нем воплощалось спасение этой реальности. С каждым днем оно становилось все ближе, клетки в его груди постепенно разрастались, и Мадару не удивили начавшие появляться очертания хорошо узнаваемого лица. В конце концов, даже его Сусаноо выглядел, как сиамский близнец, настолько он был поглощен мыслями об Изуне, когда осваивал эту технику с Вечным Мангеке. Интересный момент: когда Сусаноо, даже бывшее сиамцем в начале, выходило на высший уровень и стабилизировалось, существо снова было одним целым. Высшая форма существования, совершенное слияние. Клетки Хаширамы проросли в самое сердце, разорвав тонкий рубец, соединивший – спасибо Изанаги – рассеченные лезвием меча стенки. И в том, что ранения остались, в том, что его родовая техника решила переписать судьбу именно таким способом, Мадара видел главный знак. Действительно, начать сливаться с кем-то можно только с сердца. Но сердцем клетки Хаширамы не ограничились, и это не удивляло. Конечно, он хотел большего, он хотел того же, что и Мадара. Полного и окончательного симбиоза.
Все, как и было предсказано на священной скрижали Учих. Две противоборствующие силы наконец начали соединяться в одну, и Мадара уже почти чувствовал его, истинное счастье. Наверное, он и в идеальном мире изберет для себя такой вид существования. Жить вечно, слившись с каждой его клеткой. Потому что это казалось единственной правильной вещью в их неправильном, вывернутом мире.
Это длилось годы – потому что, когда это по-настоящему, это всегда годы. А в том, что оно настоящее, Мадара не сомневался никогда. И в том, что взаимное, тоже.
Это было самой тяжелой мыслью в период, когда они воевали, потому что он боялся поверить, что это правда. Боялся и все равно знал. Мадара чувствовал эту связь перед сном, когда отворачивался от Изуны и совал руку под одежду, чтобы сжать в горячей ладони гладкий продолговатый камень-подвеску. Он давно уже понял, что этот камень не собирал чакру. Раньше он думал, что это обыкновенный ларимар, каким-то образом задерживающий в себе часть чакры Хаширамы. Сначала Мадара был так зачарован им, что не подумал даже, почему именно его чакра, почему камень не напитывался его собственной чакрой? Он знал, что были породы камней и деревьев, умевших поглощать и накапливать чакру владельца. Его гунбай был из такой породы дерева, однако кулон Хаширамы был чем-то совершенно другим; самым интересным в нем были вспышки. Мадара заметил их гораздо раньше, чем наступило осознание связи между эмоциями Хаширамы и камнем, осознание, которое чуть не свалило его, когда они впервые сошлись на поле боя, как враги. Когда Мадара понял, как больно Хашираме пытаться убить его. Потому что только боль дает такие ощущения, ведь так? И он жалел, что связь работала только в одном направлении. Было бы здорово, если бы Хаширама тоже знал о его эмоциях.
Но чем бы ни был этот кристалл, главное, что он действовал по-прежнему, успокаивая Мадару, будучи слабым подобием того, что он получал рядом с Хаширамой. О том, насколько оно было слабым, Мадара вспомнил в тот вечер, когда Хаширама накрыл ладонью его ступню, и он едва устоял на ногах.
А полная потеря произошла тогда. После того, как Мадара показал Первому скрижаль Учих, как сказал слишком многое, будто все еще на что-то надеялся, он действительно планировал уйти как можно скорее, в тот же день, сразу же.
…Дом задержал его. Мадара не смог не остаться на последний вечер, который незаметно влился в ночь. Запели сверчки, луна мягко засветилась в темно-синем небе; ее свет мерцал и переливался. Запахи в повлажневшем воздухе раскрылись совсем по-другому. Мадара лежал на веранде, ощущая гладкость дерева под ступнями. Он не сказал, что уходит, никому из клана. Отчасти потому, что хотел напоследок побыть один. Отчасти, потому что больше не был обязан им отчитываться. Учихи давным-давно предали его, им он ничего не был должен.
Поэтому Мадара смотрел на звезды со странным покоем, будто. Потерял страх смерти, или что-то очень похожее. Смотрел на пояс Ориона, три звезды, копии родинок, о которых Мадара до недавнего даже не знал. «Альнитак, Альнилам и Минтака» - вспоминал он слова Хаширамы, который, как оказалось, был увлечен звездами. В конце концов, мечты Хаширамы всегда были сродни желанию дотянуться до них. Но ему этого не удалось.
И хотя в ту минуту, лежа на теплых досках в последний раз, Мадара отчетливо осознавал, насколько они далеки с Хаширамой, ощущение его чакры, которая становилась все ближе, подняло его на ноги. Он никогда не думал, как все могло бы быть. Слишком уж много в этих мыслях было «если» и «бы». Если бы мир переписали и он смог бы признаться в том, что чувствовал, хотя бы себе. Но они жили в другом мире, пусть границы его и затрещали в тот день, когда Мадара с Хаширамой, казалось, переломили законы их реальности, заключив союз.
Это действительно было похоже на мечту: два их клана рядом, без оружия; Мадара снял перчатки, и когда его ладонь сомкнулась с ладонью Хаширамы, это было как попасть домой.
И когда Мадара стоял на обрыве, уже один, пытающийся осмыслить произошедшее, на него вдруг сошло такое облегчение, что защипало глаза. Он почувствовал чакру Хаширамы, но почему-то совсем не боялся, что тот увидит его таким. Тогда он не боялся ничего, потому что все казалось слишком нереальным, чтобы быть правдой. И то, что произошло на обрыве, тоже не могло происходить в их реальности, которая приносила лишь боль; Мадара пытался после вспомнить, на что она была похожа, та секунда, когда они сомкнулись губами, но помнил только закрытые глаза Хаширамы.
Он думал, что больше ничего подобного не произойдет, потому что зыбкость границы между их миром и тем, где было возможно все, пропала, когда он вернулся в лагерь Учих, разбитый близ будущей Конохи. Мадара думал, что это странное ощущение, будто он сам может переписать реальность, возникло только из-за подписания соглашения, на волне всеобщей эйфории. Впоследствии он понял, что ошибается. Чувство условности всех границ возникало в нем каждый раз, когда рядом был Хаширама.
Мадара ничего не мог с этим поделать, с самого детства не мог. Он вспоминал, как у него начался жар в день, когда пробудился Шаринган.
- Такое иногда бывает, это от додзюцу, пройдет, - успокаивали знахарки Таджиму, с поклонами оставляя матерчатые кульки с травяными сборами.
Мадара всю ночь проваливался в какой-то липкий морок, что-то бормотал севшим шепотом, и жавшийся к брату Изуна обхватывал его руками и жмурился, беззвучно всхлипывая и понимая, что это часть их дара. Порой Шаринган открывал слишком многое.
В ночь, когда Мадара уходил из Конохи, ощущение того жара и морока вернулось в полном объеме; он бесшумно отступил вглубь дома, глядя на размытый светлый силуэт, задержавшийся у забора. Хитрый внутренний засов, идея Мадары. Почему только он не закрыл его до прихода Хаширамы?..
И он не знал, что скажет или сделает, когда они оказались одни в залитой лунным светом комнате. Все произошло само собой. Хаширама прижался лбом ко лбу Мадары, и тот перестал отдавать себе отчет в чем-либо.
Его личность словно распылили. Он был самым сильным и самым слабым, существовал и не существовал одновременно, будто каждую секунду рассыпался и собирался вновь. Два полюса, их единение и его невозможность, первый и последний абсолют, длившийся вечность и пролетевший, как миг.
Мадара смеялся и плакал, а Хаширама видел все это, и молчал, и не останавливался, убивая и воскрешая его этим. Потому что не было ничего хуже равнодушия, и не было ничего лучше противоречия этому равнодушию. Противоречия, которым Хаширама с ним занимался.
Мадара не помнил, как ушел. Память пропала в последний миг, когда его выгнуло навстречу Хашираме, и он облокотился о его грудь спиной, прямо как в детстве, когда они сидели у дерева, а чужое дыхание возле уха была таким же теплым и прерывистым. Только в детстве Хаширама не целовал его в быстро бьющуюся жилку на шее. В детстве Мадара не чувствовал, что умирает от наслаждения, будто самое лучшее одновременно было самым худшим, запредельной дозой лекарства, ставшего ядом. Точно оборотень под огромной красной Луной, мыслями о которой он жил уже долгие месяцы.
И он всерьез верил, что похоронил Хашираму в ту ночь. Но камень, светившийся тогда на его груди пульсирующими вспышками, Мадара забрал с собой. Фатальная ошибка, из-за которой он потерял контроль над Лисом. Он знал, что Хаширама может подчинять зверей, но не мог даже подумать, что Хаширама подчинит его, что Хаширама знает, что использует свою связь с камнем и усилит эффект чакры, которая влетела в грудь Мадары через его ладонь, в сто крат. Мадара проиграл еще до того, как она его коснулась. Он проиграл, когда только увидел эту ладонь. Когда понял, что Хаширама хочет сделать, но не понял, зачем.
И когда Хаширама выдернул из Лиса остатки чакры Мадары, как червя, и отбросил, как мусор, Мадара осознал, что хочет убить его. Он всерьез верил в это до самого последнего момента.
«Чтобы изменить этот больной мир, мы не должны меняться» - сказал он в детстве, и Хаширама был с ним согласен, ведь это единственный правильный вариант. Но этот мир изменил его. Ошибки в Хашираме быть не могло, Мадара знал это. Ошибкой был весь остальной мир. Когда он сольется с Хаширамой, его силы хватит, чтобы уничтожить его, создать новую реальность. А чтобы она устраивала каждого, реальность у каждого должна быть своя. Ведь нельзя изменить то, что у тебя в голове. Счастье одних всегда будет несчастьем других, если их реальности пересекутся. Так уж устроен человек.
А еще людям свойственно верить. Многие и жили-то на одной голой вере в светлое будущее. Но Мадаре не нужно было верить: он знал. И когда по его глазам прошла необычная вибрация, он впервые за долгие годы улыбнулся. Когда Мадара смог призвать статую Гедо Мазо, вырвав ее из Луны, он понял, что план наконец начал входить в финальную стадию. Учиха Мадара уже почти касался звезд.
Он не мог собрать всех зверей в своем тогдашнем состоянии, но это не было проблемой. Риннеган дал ему доступ к огромному числу техник, среди которых была и воскрешающая. У Мадары, в его возрасте, уже не было нужного объема чакры, но у него всегда был запасной план.
Он совершает последнюю вылазку наружу. С трудом находит нужного ребенка – оказывается, клан Сенджу почти уничтожили, а их гены нужны были, чтобы Риннеган прижился. Возвращается в убежище с одним Шаринганом. Хорошо, что Учих в этом мире пока хватало, и Мадара заранее позаботился о том, чтобы не блуждать по охваченной войной стране в слепоте после того, как пересадит свои глаза ребенку с красными волосами. Простенькое гендзюцу решило проблему с его родителями, которые теперь верили, что такие глаза у Нагато были всегда. Мадаре надо было посвятить кого-то в План, но Нагато был еще слишком мал, а Мадара чувствовал себя все хуже, даже несмотря на постоянную регенерацию, которую ему давали клетки Хаширамы.
И он не помнил точно, когда и как соединился с Гедо Мазо чем-то, похожим на длинные белесые корни, но именно тогда Мадара смог наконец попробовать первый грубый набросок Вечного Гендзюцу, в который вскоре погрузится весь мир. Он просто закрыл глаза и оказался в пустом пространстве. Чистом. Ожидающем. Готовым воплотить любое пожелание.
У Мадары была полная свободу творить. Поэтому он не знал даже, с чего начать. Наверное, с себя? Какой возраст выбрать? Тридцать три, когда он был на пике силы? Двадцать семь тоже неплохо. Год основания тогда еще безымянной Конохи. В тот год у него приживались глаза Изуны, и он вынес много боли, но это было такой ерундой по сравнению с… Да. Мадара сосредоточился на воспоминаниях того себя, чувствуя, как кожа разглаживается, мышцы наливаются, позвоночник вытягивается, так что становится легче дышать, и даже мысли кажутся яснее. Через секунду его окружил родной лес, и земля, пахнущая так знакомо, была совсем настоящей. Река, быстрая, мелодичная и блестящая, прямо как тогда. Мадара повел глазами: на берегу, задумчиво всматриваясь в серо-голубое водное полотно, сидел смуглый мальчик. На миг Мадара замер. Хаширама выглядел точь-в-точь, каким он помнил его в этом возрасте. Хотя в мире его грез все могло выглядеть только так, как он помнил или хотел. Поэтому…
- Привет, - с улыбкой сказал Хаширама, оборачиваясь. – Я ждал тебя.
Мадара резко открыл глаза. Он снова сидел в пещере, состарившийся и условно живой, с прерывисто колотящимся сердцем. Точки на спине, в которые он врастил часть Гедо Мазо, болезненно пульсировали, в голове плыло, но это было неважно.
Это было оно. Всеобщее спасение. Совсем как он мечтал. Мадара рассеянно поглаживал профиль на своей груди. Запавший глаз на изрезанном морщинами лице светился тлеющим углем.

***
Шаринган записывал воспоминания в такой объемности и детализации, что Мадаре не нужно даже мысленно тянуться к ним. Оставалось только вытряхивать их из головы, как зерна, в мире Вечного Цукиеми моментально дающие обильные всходы.
Он обязательно выстроит здесь идеальный мир, но сначала ему надо разобраться со своим прошлым. Исправить там все, что можно, чтобы наконец уйти в будущее.
…Хашираме шестнадцать, но ростом он уже почти со взрослого Мадару. Тот не подходит, не говорит, не взаимодействует – просто смотрит, сидя на гладком стволе поваленного дерева. Он выбрал воспоминание одного из боев и убрал из него все, кроме скошенного поля и Хаширамы, сосредоточенный взгляд которого концентрируется на ком-то невидимом. Мадара наблюдает, как он танцует со своим воображаемым соперником, слушает тяжелое дыхание, улыбается, когда на тыльной стороне широкой ладони появляется порез – он хорошо помнит каждый из разов, когда ему удавалось ранить Хашираму. Помнит свой шок, когда рана вдруг исчезла, будто ее и не было. Однако кровь, которую Мадара потом стирал с лезвия пучком травы, была реальной, а значит, он не сходил с ума, и даже у Хаширамы были пределы. Только вот никто не знал, где они проходят.
Потом Мадара идет дальше.
Переигрывает последний бой Изуны, и тот оказывается последним для Тобирамы.
Они заключают союз с Сенджу; Мадара стоит на обрыве, но в отличие от того раза здесь Хаширама сам целует его, смыкая руки на спине Мадары в замок, и тот обнимает в ответ, бессознательно перекатывая в пальцах гладкие пряди прямых волос. Точно мягкая, скользкая леска. Таких ни у кого больше не было. Как и знания, что вот так можно стоять вечно, и никто не сможет помешать. Он должен сделать так, чтобы ни в одном из миров не осталось того, кто бы смог ему помешать.
Он был создателем Цукиеми. Единственным, кто не подпадал под действие этой техники. Единственным, кто мог контролировать, что происходит в его реальности. Другие не понимали, что их сознание создает их реальность. Он, Учиха Мадара, единственный понимал это. Такой уровень развития не был доступен людям, поэтому он делал его Богом данного мира. И у этого Бога были очень странные желания.
Мадара полностью перекраивает мир. Убирает кланы, вытирает понятия «шиноби» и «войны». Все живут в одном поселении, все в нем выглядят по-разному. Разные глаза, волосы, оттенки кожи. Каждый волен делать, что захочет, и это никому не мешает. Нет власти, нет никого сверху или снизу. Нет чакры. Никто никому не диктует. Никто не знает, что такое «убить» или «смерть».
Мадара засыпает и просыпается в своем доме, в своей постели, в одних и тех же смуглых руках. Иногда приходит Изуна, притаскивает такие пакеты с едой, будто собирается прожить у них неделю, и сметает почти все в одиночку. Хаширама смеется, говоря, что Мадаре следует брать пример, а то он стал совсем легкий, и Изуна так хитро улыбается, что Мадаре хочется сквозь землю провалиться от стыда и счастья, испытывать которое поначалу тоже было стыдно. Настолько, что он прерывал гендзюцу и долго смотрел в одну точку, восстанавливая дыхание и сердцебиение.
Все это было так близко, совсем рядом. Оставалось только найти преемника, того, кто научит Нагато, как воскресить Мадару. И вскоре судьба сделала ему последний подарок.
У Обито, которого он чудом спас, не было ни Мангеке, ни желания воплощать план спятившего деда, но все было поправимо. Мадара знал идеальную схему погружения человека в ненависть. В конце концов, он тоже был Учихой. Ему доподлинно известно, что Обито вернется, когда Рин умрет у него на руках. Вернется за миром без страданий, где нет ни кланов, ни войн, ни препятствий, где умершие оживают и принадлежат только тебе, тебе одному. И когда он заразил Обито своей идеей, как когда-то заразил Изуну, когда убедился, что этот Учиха окрашен в нужный цвет и не отступит, Мадара позволил себе отдохнуть.
Он разрывает связь с Гедо Мазо, бросив последний взгляд на статую Хаширамы, которая выросла почти помимо его воли, от одних только бесконечных мыслей о нем и его тысяче рук, которые беспорядочно торчат из дерева, некоторые до запястья, некоторые почти до локтя. Мадара закрывает глаза, как всегда, абстрагируясь от боли, очищаясь через нее, сконцентрировав последнее усилие разума на удержании мысли, что он скоро воскреснет и довершит начатое. На усталом сером лице застывает странная улыбка.

- Остальное ты знаешь, - говорит Саске. – Возвращаемся.
После они долго молчат, глядя на почти восстановленные статуи.
- Знаешь, что я заметил, - наконец, говорит Наруто. – Ну, в последних словах Хаширамы?
Саске внимательно смотрит на него. У Седьмого странно серьезный тон. Возможно, когда-нибудь Саске перестанет удивляться тому, как тонко Наруто способен чувствовать, но пока это удивление – одна из лучших вещей в его жизни.
- Что?
- Он не смотрел на брата. Кроме Мадары он посмотрел только на нас – будто видел в нас… лучший исход? Не знаю, - Наруто нахмурился. – И он говорил, что передает нам свои мечты, Коноху…
- Давай уже к выводам, Наруто, - нетерпеливо говорит Саске.
Хокаге подарил ему умилительную улыбку, но быстро оправился и продолжил:
- Как будто он закончил здесь со всем – с деревней и с братом, и только хочет остаться со своим другом, ведь тут у них нет времени… объясниться до конца.
- С вами, дружителями, пока объяснишься, без конечностей останешься, - ворчит Саске.
- Это да, но возможно ли такое, что они попали туда, где есть время? – заметив непонимающий взгляд, Наруто тихо сказал: - Просто когда мы с тобой дрались, был момент, когда мне показалось, что я умер. И там я был… и разговаривал… с тобой.
Саске молчит. Он видел то же самое, и думал то же самое: что после смерти он оказался с Наруто в месте, где сможет его понять. Как Наруто и обещал ему тогда, говоря, что они умрут вместе, там, возле моста, когда Саске убил Данзо.
- И все же почему мы смогли, а они нет… - задумчиво тянет Наруто, глядя в небо.
- Дело в тебе, - неохотно сдается Саске.
- Мм?
- «Какой из человека Хокаге, если он даже не может спасти своего друга?» В этом весь ты. Я не знаю, как это назвать, идиотизмом, приоритетом или самоотверженностью…
- Дружбой!
Саске улыбается:
- Да уж. Самой странной… и самой сильной в мире.
- Всем бы такую, а? – подмигивает ему Наруто.
- Продолжающуюся даже после смерти?
- Точно. Как думаешь, на что она там похожа?
- Хм…

***
Мадара медленно закрывает глаза, сознание чернеет и гаснет вместе с последним полем боя Четвертой Мировой.
Перед самой смертью, глядя в лицо Хаширамы, он осознал самое важное: ему не надо было бежать от реальности. Ему надо было изменить ее, ведь изначально они мечтали именно об этом. Надо было принять, что всего и сразу не бывает, но они делали бы маленький шаг вперед каждый день. Вместе. Если бы он не был так эгоистичен и позволил Хашираме прикрывать ему спину, если бы открылся раньше, наплевав на Тобираму и страх быть отвергнутым – ведь Хаширама никогда не отвергал его, даже после всего, что Мадара сделал за все эти годы в безумной попытке достигнуть своего Бога.
Мадара не смог до конца открыть ему душу, когда была возможность. Их отношения в Конохе походили на маневры на грани статус-кво. Мадара послал к черту все статусы в ночь, когда уходил, но тогда же он послал к черту и Хашираму. Он твердо решил закончить с ним тогда, и хотя в итоге сделал и сказал гораздо больше, чем планировал… Мадара действительно верил, что с ним все кончено.
Эта вера потом не раз покидала его, но он вставал и шел дальше. Одно только голое упорство в собственной правоте помогло пережить и меч в спину, и смерть Хаширамы на его руках. Эти факты даже убедили его в собственной правоте еще сильней. Ведь в сколько-нибудь правильной реальности их просто не могло существовать. И когда он наконец дотянулся до нужной реальности, когда наигрался в нужного Хашираму, Мадара начал задумываться, вел бы настоящий Хаширама себя так же? Глупость, конечно. Его Хаширама, там, в мире грез, был самым настоящим. Тот, что остался в прошлом, его не интересовал. Только и мог, что бесить, всегда делая все неправильно. Он запрещал себе думать об этом. Потому что мысль, что «неправильный» Хаширама обладал чем-то очень важным, обесценивала положенную на безумную мечту жизнь Мадары.
«Я подожду настоящего. С клоном неинтересно» - кому Мадара сказал это тогда, себе или Хашираме?
В Вечной Иллюзии он мог смоделировать любые слова и поступки, мог заставить Хашираму нести его обычную, выводящую из себя чушь, и смеяться, и хлопать Мадару по спине, но это было не все. Сама суть Хаширамы, устройство души, мировоззрение – как угодно – все, отличное от Мадариного, непостижимое, завораживающее. Неповторимое даже самым искусным разумом. Неуловимое. И именно оно было тем, что Мадара любил.
Он понял это задолго до поражения в своей войне и предательства черным Зецу, еще тогда, перед смертью в пещере. Он убедился в этом, встретив настоящего Хашираму, чью душу вновь привязали к их проклятому миру через Эдо Тенсей.
Просто не хотел признавать, что мир, в котором он родился, люди, среди которых жил, при всем своем несовершенстве были лучше самой красочной иллюзии. Что счастье особенно остро ощущалось после страдания. И что вычеркивая необходимость преодолевать препятствия с кем-то плечом к плечу, сам смысл жизни обнулялся.

Во второй раз Мадара умирает без знания, что будет дальше, но теперь у него есть что-то получше знания. Хаширама успел дать ему надежду.
Время исчезает, как величина. Вселенная останавливается, траектории всех звезд сходятся в одну точку.
Существование совершает виток, переходя в другую плоскость.
Появляется белеющий свет.
Появляется шум ветра. Появляется ощущение этого ветра, его легкой прохлады и порывистости. Земля под ногами. Остывающее в ранних сумерках небо. Бескрайнее поле вокруг, лишь с одной стороны обсаженное густым лесом.
Мадара моргает, пытаясь понять, где он. Ветер цепляет пряди волос.
- Старший брат! – сзади раздается голос, который он не слышал уже очень давно, но никогда не забудет. И сам Изуна такой же, каким он его помнил: огромные глаза, припухлость губ и едва заметная округлость черт, что придавало его лицу детский вид даже в двадцать четыре года. – Долго же тебя там носило!
- Оставались дела… которые я считал важными, - через усилие произносит Мадара. Он касается щеки брата. У Изуны теплая, мягкая кожа, и Мадара не знает, что сказать и как это сделать.
Они оборачиваются на грохот. У кромки леса, на просторной, обсаженной дубами поляне в несколько секунд как из-под земли вырастает дом. Такой же, какой был у Мадары в Конохе. Его дом. Он смотрит на стены из разных сортов древесины, такие отчетливые и реальные, и не может скинуть оцепенения.
- Похоже, тебя ждут, - улыбается Изуна. – Иди.
- А ты?
Брат пожимает плечами:
– Я еще успею. У нас ведь теперь все время мира.
Медленно кивнув, Мадара идет. Трава почти достигает пояса, опутывает ступни, но он не может злиться на это препятствие, и лишь отмечает, какая она прохладная и свежая – несколько острых краев оставляют на его пальцах невидимые тонкие царапины.
Хаширама сидит на крыльце, согнув одну ногу; ладонь покоится на правом колене. На дощатом полу стоят низенькие пузатые бутылки из светлой керамики.
- Все время мира? – вместо приветствия уточняет Мадара.
Хаширама смеется:
- Да ты же через полчаса начнешь тут шлепки раскидывать, пятикапельный!
- Это мы еще посмотрим, - Мадара опускается рядом, обегая взглядом темные глаза, гладкие волосы, смуглую кожу, складки одежды, плечи, руки, губы, снова и снова и опять, по бесконечному кругу. Сущность Хаширамы, важное, главное, неповторимое, то самое, он чувствует это так остро, что сложно дышать. – Ведь я много лет жил без тебя. Может, в старости стал тем еще алкоголиком…

запись создана: 08.02.2017 в 18:57

@темы: закончен

---

Бесконечного СИЯНИЯ пост

Пристегни ремень, Элли, и скажи Канзасу "Прости-прощай"©

Итак, о сложной судьбе двух сиятельств, космической связи и ПРЕВОЗМОГАНИИ.


Начинать положено с детства, которое у обоих не задалось. Такие похожие условия и такая разная судьба, почему?
Есть мнение, что характер складывают обстоятельства, но мне вот по душе выражение "наша судьба - это наш характер".
Что же у нас по характерам Саске и Наруто?
Хаос и стержень.
Не то чтобы Саске бесхребетный, просто хребтов он за мангу как-то многовато сменил. Сегодня ветрено? Надену такой-то. Отдам тело-не отдам тело, убью Итачи-люблю Итачи, разрушу Коноху-стану Хокаге.
У Наруто авторитетов нет, он лица Хокаге краской мажет, а Саске называет своей целью то, что ненавистный брат приказал - кщющин мститель, что с тобой не так?
Несмотря на деланное превосходство Борна Саске, возле него постоянно какие-то "кураторы": то Какаши, то Орыч, то Обито, и все оказывают на него влияние. То ли дело Наруто: "Я стану Хокаге, а ты идиот". Кем бы ты там ни был. Саске же метает от одного к другому, причем вроде и не по его вине: просто вылезают новые обстоятельства, новые неизвестные в стройном уравнении, которым он решил свою жизнь, и получается Саске и математика

Каждые новые открытия всегда через пиздец.
К слову, попыткой привести все к одному знаменателю грешат многие. Что Какаши со своим "мусор-не мусор", что Хаширама... *шуршит платочками* Ну, об этом позже.
Встреча с Итачи в 13 лет стала для Саске фатальной. Как ни крути, Итачи для Саске главный авторитет. "Обретешь силу, убив лучшего друга". Саске своими глазами видит, что Наруто обретает силу совсем по-другому. Дрочь на силу - похоже, общая черта Учих, а вот ее источники у Наруто с Саске совсем разные. Саске считает источник и путь Наруто неправильным - так же Итачи сказал, ну. Сила - это убить друга, а не спасти, глупый Узумаки.
К тому же, Саске - не Наруто, и это он тоже хорошо понимает. "У тебя есть то, чего нет у меня". То, что в простонародье называется нарутомагией и щелкает психозы всех подряд, как семечки. Но если Саске это не дано, чего об этом думать, да? Пойду к Орочимару.

Дальше тезисно, ибо ночь темна и полна ужасов.

О соперничестве

Я тут тебе не ты, добе.
Саске с детства привык видеть в Наруто неудачника (точка зрения у него, как уже понятно, меняется всегда крайне неохотно и через пиздецы), поэтому признать его? Хотя вызов неудачнику уже признание, в долине же Саске открыто сознается, что Наруто не так уж безнадежен, при этом все равно считая себя особенней.
К первому пониманию они пришли через бой, и страх этого понимания, которое может перечеркнуть все ненужные жертвы Саске, гонит его от Конохи не в последнюю очередь.
Тем более, когда Наруто, говоря "ты стал моей первой связью, лучшим другом, ты как брат мне", смотрит так, что КАК ВЫЖИТЬ

*дальше душещипательные кадры падающего на колени Саске, дождь, ангст, я запомню все твои трещинки*

О белой фигне
Это я сейчас про ту штуку, где Наруто с Саске разговоры разговаривали что оба раза в Долине Завершения, что в арке "отравленный кунаек Сакуры". Обоснуй Кишимоты: когда шиноби хорошо знают друг друга, они разговаривают сердцами, бла-бла. Похоже, больше никто друг друга не знал. Только у этих вечно миелофон под кроватью и сеансы связи через астрал. И не надо про Какаши с отцом у костра. С гвоздем во лбу летают не в белую фигню, а на тот свет, который и был показан.

О встрече после разлуки
Яркий образчик классического Саске

Да! Кщющин!

Дратути.

Мечом помашу - как там моя замена с голым пупком сможет защитить Наруто? И Данзо, за это ты умрешь. Запихать в команду моего пацана какого-то гомосека, офигенный способ вернуть меня в Коноху
Потом и вовсе внутрь Наруто полез - драться после того, как Орыча на леса-горы намазывал, Наруто неспособен, и разговоров в белой фигне не предвидится, но Учха я или где? Кто-кто в Наруто живет?
Лис: "Глаза и чакра, прямо как у Учихи Мадары. Позволь сказать тебе кое-что: не убивай Наруто. Потом пожалеешь". Тут мы еще поняли, что такую кулстори Курама уже с Мадарой видел, и запасся попкорном.

О реакции Наруто на исчезновение упрямого Саске
Вместо тысячи слов


Куда там Сакуре, которая уже после боя с Орочимару кой-че доперла и лопотала: "Я сама верну Саске... Забудь о своем обещании".

О БОЖОНЬКЕ





Об Итачи, конечно же. Святом человеке, который жизнь положил на Саске. Итачи всегда смотрел в самую суть. "Саске как чистый лист. Любой может перекрасить его". Так что следить за цветами своего драгоценного листа Итачи доверяет Наруто. Почему? Его суть, светлую и несгибаемую, Итачи тоже видит. Саске как радиоактивный элемент с бесконтрольным делением, и Итачи понял, чем его стабилизировать.
Многие называют его главным шиппером СНС (даже во фразе "получишь глаза, убив лучшего друга" кто-то видит попытки спидорасить маленького Саске в сторону "самый дорогой человек - это лучший друг, а не девушка"), и тут сложно спорить, потому что во-первых, Итачи сразу углядел, что один сможет направлять хаосистого Саске, во-вторых, проверял Наруто много раз. Тот, конечно, всегда проходил эти хитрые тесты с блеском. Наш Наруто.


Об арке "отравленный кунаек отважной куноичи"
Самое важное в этой арке что? Белая фигня? Нет, начнем сначала: Саске хочет убить Сакуру. Зачем? Она мешает? Ну, это понятно, но мотивы у него другие. Он только что убил Данзо, ранил Карин и хочет окончательно переродиться, "перекраситься". Убийство - злокачественное перерождение души, раскол. В ГП с его крестражами хорошо обыграна эта тема. К тому же, у Саске не душа убийцы. Помним, да? За 3 года у Змейса он никого не убил, а тут и нападавших, и нехороших, и бывших товарищей, ко мне, упыри, ко мне, вурдалаки, ТЬМАААА
Тут появляется Узумаки Великолепный, выхватывает Сакуру, и сразу что? "Негодяй, ето моя любимая девочка, ты там вообще охренел?" Нет же. Сразу "Саске, я знаю правду об Итачи и понимаю тебя. Го пвп умрем вместе".

И рыбку съесть, и косточкой не подавиться
Обалдевший Саске затыкает Обито, когда тот пытается прервать Наруто, потом каким-то образом соглашается умирать вместе с музыкой

потом опять пмс, кщющин, убью


Взгляды Какаши в этой арке доставляют отдельно. Ну он у нас с первого сезона не дурак





Но Джирайя у нас не Наруто. И никто не Наруто, чего там:

Да чтоб у меня ноги полысели! Даже в седзе романтики меньше, чем в етом скане(с)

О проклятье клана Учих
Слово предоставляется Тобираме, которому есть, что порассказать об Учихах вообще и их любви в частности (Хаширама: Помолчи, брат! Мы были молоды, черт возьми!)








Теперь вспомним томоэ Саске. Итачи-Наруто-Итачи-Наруто. Кагбэ. Ноу комментс.
И уж насколько скрытным был Итачи - Сасочке с его вспыльчивостью и не снилось, - а не мог скрывать любовь к отото в каждом взгляде.
"Не умеют скрывать чувств" - обратим светлые взоры на долинного Саске:





Вопль Саске, когда Наруто, похоже, решил признаться, все помнят?



Потом небось сто раз пожалел, все нудел без конца


Саске ценит определенность, знаете ли!

О флирте на поле боя



Вообще как Саске его подначивает, поправляет - "сосредоточься на этом, заюзай то" - отдельная песня.
Все эти "Наруто, я синхронизировался с твоей чакрой, используй мой Шаринган", это вот


Когда Наруто сказали, что никому он нафиг не нужен, даже Саске его бросит, как уже сделал однажды



Кто-то тут сейчас у нас допиздится, да.
Ну это тоже сюда

И это:

Сусанно само по себе защита, но нет - надо еще рукой. И Сусаноо, у тебя тоже рука есть, не стой столбом, Наруто в опасности. Свекра защищать не буду, глумной какой-то.
Эпизод с Кагуей тоже показателен:







"Я понимаю, что ты сейчас сделаешь херню, но... давай, я готов"
К вопросу о постоянно идущем перерождении Саске, которое он сам не вполне осознает, и уж точно не признает. Синхронизация, подстраивание, слияние чакры Лиса с Сусаноо - сходу, после трехлетнего перерыва. Конечно же, это потому что Саске жаждет стать ненавидимым всеми Хокаге.


А потом: го в долину, я тебя буду убивать, хоть без тебя Муген и не развеять.

О каминг-ауте
Продублирую для не видевших, как Наруто всех к своей чакре подключил и звездами засыпал








Ето мой Наруто!


"Что это там у них, носовое кровотечение?"

Отдельно для папы






Об Обито, который тоже проклят любовью и смекает




О Сакуре

Тут тоже много говорить не надо


Взгляд, когда понимаешь, что можешь убить Наруто

Взгляд, который фанаты СасуСаку считают показателем ЧУЙСТВ. Ну шикарно за ожог хватанул, че.

Взгляд Тобирамы, который полчаса распинался про ГОРНЫЙ ПОТОК любви треклятых Учих:

Горный, мать его, поток, а не это:

Заботливый Саске:




Когда в лаву падают Какаши с Сакурой и Наруто, выбор очевиден же. Ну, всем, кроме ниньзи, он у нас... да.


О мудреце Шести Путей, который не в курсе, что вы тут вообще-то дружить пытаетесь
Речь Хагоромо Ооцуцуки, который смотрит вслед побежавшим в Долину Завершения пацанам, оставляет мало простора для фантазии






Старик-то слышал, как Саске называет Наруто своей единственной связью.

О равенстве
Вся суть манги:
- Саске, я тебя вые ПОБЕДЮ!
- Держи карман шире, неудачник. Just for fun - Шиши Рендан.
- Расенган!
- Ах ты!.. Чидори!
- Лис!
- Крылья и фиолетовые губы!
- Режим отшельника!
- Сусаноо!
- Сильнолис!
- Риннеган!
- Черные яйца сферы отшельника!
- Стрела Индры!
- Сильнолисный режим отшельника!
- Отсасывание чакры отшельника!

Все:
- Они засношали уже. Давайте скинемся Наруто на парня

Какаши: ладно-ладно, фиг с вами, я пытался

Наруто:
- Ибо НАКАМАДА, так тебя растак!..
Полетавший в белой фигне Саске:
- Черт... Ты победил *плак* Давай уже про накамаду поподробней...

О фразе Наруто "Саске, ты всегда был довольно тупым"
И ведь не в бровь, а в глаз, ниньзенька! В сфере чувств, психологии и отношений, если продолжить аналогию с математикой и корпящим над волшебной формулой пути шиноби Саске, он у нас - гений, который поднаторел в интегралах и пытается объяснить все законы этими интегралами:
- Я соберу всю ненависть на себе. Вот что такое Хокаге. Так сказал Итачи! И вообще, убью тебя в его честь. Господу помолимся
А Наруто - аутист, у которого весь вышмат вшит в подкорку по умолчанию, поэтому он смотрит на Саске с лицом, пошитым из мудей, и думает, каким местом Саске Итачи слушал.
Ничего ты не понял, Джон Сноу. Ну да не беда! Ходи сюда, учить буду.
Как ни крути, перерождение Саске началось после правды об Итачи, и так и продолжалось, сколько бы он ни пытался "вписать неизвестные", в конечном итоге все пошло совсем не так. Битва с Наруто в Долине была уже курам на смех.
Убивцы:


Ух йа иво ух!

О голландском штурвале на износ
*собственно весь бой в Долине*
Я вижу этот бой, как последний тест Саске: как далеко ты зайдешь ради нашей связи, ну-ка? Достоин занять место Итачи? Причем в самом Саске связь уже метастазы пустила. Уж он ее и Кусанаги рубил, и Аматерасу жег, и в Сусаноо ногами топал.
Примечательно, как перед "го в Долину" было "я захватил зверей, чтобы разрушить муген с помощью их чакры, ведь если используем чакру Биджуу в тебе, Наруто, ты можешь умереть". Противоречец наш.
"Я признаю тебя" - это как раз о замещении. Ведь нивелировать ненависть Учих из-за потери любви можно только так. Итачи, кстати, тоже старался - закрыл Саске гештальт своим "я буду любить тебя всегда", не все потеряно, глупый маленький брат.

О Кишимоте намекающем

Отпечаток крови: да, перед последним ударом их озарило, и они взялись за руки. Только вот техники уже было не остановить. Ну и пофиг, потому что

Лицо ОСОЗНАВШЕГО Саске

Почувствовал запах Луны, чоуж



Вон какой речью потом разродился:


И уход Саске более, чем логичен - сами основы всего, что он считал своей жизнью, путем, да и вовсе личностью, рухнули. Пошел думы думать, анализировать, жизнь Наруто риннеганить - там ему явно открылись БЕЗДНЫ, после которых Саске несся в Коноху, как в жопу вжаленный. Один только обморок Наруто после панической атаки чего стоил, эх, Саске красивый ты мужик, но - глупый

О постканоне

А впрочем, это уже совсем другая история. Возможно, ее я тоже коснусь. когда ХашиМада отпустит чутка Т_Т

запись создана: 07.12.2016 в 09:53

---

Название: Изнанка
Автор: Grammar Nazi
Пейринг: Наруто|Саске|Наруто
Рейтинг: R
Жанр: романс/юмор; канон
Размер: мини
Состояние: окончен
Предупреждение: сквернословие и милота!
Дисклеймер: Кишимото Масаши
Саммари: сии зарисовки охватывают и выглаживают период между 699 и 700 главами манги. Кишимота, я сейчас твою работу делаю, шоп ты понимал.
От автора: как унять хроническую бомбежку от эпилога? Make canon great again!


- Я хочу убедиться, что подобное может происходить не только между нами, - говорит Саске. В последние дни он не может остановиться, говорит и говорит, поэтому ему надо уйти из Конохи под любым предлогом. И к встрече с Наруто в лесу Саске оказывается совсем не готов. Его снова несет.
- Другое дело, что в этом мире очень немного таких, как ты.
Наруто в ответ бормочет что-то невнятное, протягивает ему протектор и улыбается.
Позже Саске мысленно возвращается к этому моменту, моменту невнятного бормотанья. Шаринган с фотографической точностью воспроизводит движения дрогнувших губ Наруто.
«Таких, как ты, вообще нет».
С недавних пор Саске начал задумываться, кто же из них двоих был большим идиотом.

***
Первое письмо от Саске пришло на восемнадцатилетие Наруто. Он не знал, было ли это совпадением, потому что ни слова поздравлений оно не содержало.
«Еще не стал Хокаге?» - прочел Узумаки, развернув крошечный свиток, снятый с лапки ястреба. Тот смотрел немигающими желтыми глазами, яркими, как начищенные медные монеты.
Внизу послания стояла заглавная «С». Наруто машинально обвел ее пальцем. У него голова кругом шла от зубрежки, за которую его засадил Какаши в рамках подготовки к получению джоунинского звания. Поэтому он сообразил, что вопрос в письме Саске требует ответа, только когда ястреб клюнул его, вновь протягивая морщинистую лапу.
- Ах ты ж!.. – Наруто замахал пораненной рукой. – Кто вообще так пишет? Ни ответа, ни привета – только и знает, что издеваться.
Птица угрожающе заклекотала, и Наруто поспешно нацарапал: «Нет. Когда вернешься?» Подумав, добавил снизу свои инициалы. На забинтованных пальцах красовались затертые следы чернил. Чистописание ему никогда особенно не давалось.
Ястреб прилетал примерно раз в неделю, внося ощутимое разнообразие в нудную учебу Наруто.
«Почему надо, чтобы я находился в Конохе?»
«Разве это не будет логичным?»
«Разъясни».
«Ну, здесь живут те, кто о тебе переживает»
«Конкретней».
«Черт, не начинай опять. Что ты вкладываешь в это понятие, и все такое прочее»
«Твой письменный язык ужасен».
«Твой вообще развязывается, только если ты при смерти. Когда вернешься?»
Ударили морозы, ястреб не появлялся две недели. Затем Наруто торопливо снял очередное послание с желтой лапы с черными загнутыми когтями.
«Когда ты станешь Хокаге».
«Ха-ха. Это может случиться нескоро»
«И?»
«Бьешь рекорды краткости?»
«Конкретика, Узумаки. Конкретика».
Многодневные паузы действовали на Наруто так, что он строчил в ответ самое отчаянное - оно же первое пришедшее в голову.
«Рекорды мудачизма? Ладно, например, я хотел бы тебя увидеть»
«Зачем?»
«А зачем ты мне пишешь?»
«За шкафом» - от этого образчика юмора Саске Наруто заскрежетал зубами и решил впредь игнорировать его письма.

***
Игнорировать самого Саске, однако, оказалось сложнее.
Стояла середина февраля, и солнце заливалось в пустую аудиторию слепящим потоком, хотя снаружи еще лежал снег.
Наруто корпел над идиотским графиком зависимости ранга миссии от коэффициента ее сложности с утра, и к четырем пополудни его голова по ощущениям напоминала гудящий колокол. А тут еще Саске подходит к его столу, снимая перевязь с мечом. Узумаки сощурился – прямо за темной головой из окна светило солнце, - и, проморгавшись, нахмурился:
- Что с твоими волосами? Совсем на девчонку стал похож.
- Не на жертву газонокосилки, и ладно. С каких пор ты пьешь кофе? – Саске бросил взгляд на пустые чашки.
- Приходится, - вздохнул Наруто, почесывая затылок. Он сам не до конца пока привык к ежику на голове. – Мне до понедельника надо написать изложение по этим двум книгам, а я их еще даже не открывал.
- «Искусство дипломатии»? «Основы внутренней военной политики»? – Саске провел пальцами по шершавым переплетам.
Наруто наблюдал за ним с затаенно-радостной настороженностью, точно боялся, что тот в любую секунду может растаять в воздухе.
- Видел кого-нибудь из наших? – рассеянно брякнул он.
Саске помрачнел:
- Нет.
- Почему?
- Я уже говорил. Вспоминай.
- Ты за последние месяцы сказал мне больше, чем за все годы до этого. В какую сторону вспоминать? – качающийся в пальцах Наруто карандаш часто-часто стучал по столу.
- В нужную.
- Что ж, тогда я буду рассуждать логически и непредвзято, как будущий Хокаге.
Саске едва сдержал улыбку:
- Ну-ну.
- Ты никого другого не видел, а меня видишь, значит… Мм… Ты хочешь видеть меня, потому что… Я не другой?
- Мне бы ты экзамен по логике не сдал.
- А ты бы завалил экзамен по непредвзятости, - нашелся Узумаки.
- Да, - легко согласился Саске, - завалил бы.
Он вдруг оказался совсем рядом. От него пахло прелой листвой, древесиной и озоном, будто он долгое время провел в дождливом лесу. Взгляд разноцветных глаз был непроницаем, поэтому Наруто почувствовал облегчение, когда они закрылись. Губы Саске на вкус тоже напоминали что-то свежее и одновременно теплое; пытаясь распробовать его, Наруто сам непроизвольно зажмурился, потому что иначе происходящее просто не поместилось бы в его ошарашенной голове. Когда тебя целует лучший друг, пять чувств – явно больше, чем способен обработать мозг. Даже три чувства слишком много, поэтому Наруто осторожно отцепил от своего лица сведенную напряжением ладонь Саске. Тот сразу отстранился и тяжело посмотрел на него, сдвинув брови.
- Я не убегу, - негромко сказал Наруто.
Лоб Саске разгладился. Его губы на вкус напоминали что-то свежее и одновременное теплое. Другого такого вкуса не было во всем мире.

***
Документальное хранилище явно не было слишком приятным местом, начиная от запаха и кончая скрипучими полами. Отопление в конце марта уже не работало, но свет? «Где чертов свет?» - думал Наруто, в десятый раз щелкая тумблером.
Комната была заполнена чернотой до потолка. До него же тянулись заваленные книгами и свитками старые шаткие стеллажи. Но что-то здесь было не так, как обычно.
По телу Наруто точно разряд пустили. Втянув запах озона, он замер. Чертовски темно.
Полуреальный шорох ткани.
Прохладные кончики чужих пальцев – неуловимым мазком воздуха по щеке.
Молниеносный призрак алого отблеска.
Наруто вертелся во все стороны, но не мог ни увидеть, ни почувствовать источника: он будто накатывал из тьмы и сразу отступал, развоплощаясь в ночи.
Поцелуй в шею, продлившийся на секунду дольше, чем следовало, и Наруто наконец хватает Саске за плащ.
- Отстающий в библиотеке, - в голосе слышится насмешка. – Бесценное зрелище.
- Вообще-то это хранилище документов, - Наруто пытается скрыть волнение, его взгляд жадно шарит по укрытому потемками Саске. - И тебе сюда нельзя.
- А тебе?
- Мне везде можно, я ведь почти Хокаге.
В невидимой улыбке Саске проскакивает напряженность.
Не то чтобы он решил все заранее. Просто совершенно не знал, что делать, зато Наруто всегда откуда-то все знает, верно? Вон как ловко срывает шмот с них обоих. Ночной воздух заставляет вздрогнуть. Наруто впивается в губы Саске теплым ртом, и тот закрывает глаза, надеясь, что все получится само собой, что Наруто знает, что Наруто промолчит, что Наруто сам…
- Ээ, Саске, - Наруто с трудом отрывается от него. - Я… Что мне делать?
- Блядь, Узумаки… Ничего, - Саске нагибается, собираясь поднять с пола свою одежду, но тут его разворачивают спиной, крепко хватают за шею, тыкают носом в пропыленный оконный занавес. Между плотных всколыхнувшихся штор прорывается тонкий луч лунного света. Саске чувствует сильные пальцы на своем кадыке, горячее дыхание на затылке.
- Стой, - хрипло командует Наруто. – Просто стой… Вот так, да… - его вторая рука ложится на правое бедро Саске. Тот ощущает цепкий шероховатый нажим забинтованной пятерни, затем давящее проникновение, которое, кажется, невозможно вынести.
- С-сука…
Рука с шеи перемещается на плечо, настойчиво тянет к себе.
- Ох, Саске… Почему так… трудно…
- А ты как думаешь? – шипит Саске, краснея. Он ненавидит боль, но понимает, что тут без нее не обойдется. - Здесь когда-нибудь… открывают шторы? – недовольство в его голове звучит восхитительно фальшиво.
Наруто дергает за тяжелую портьеру. Хранилище затапливает воздушное свечение с танцующими частицами пыли. Вид звезд, рассыпанных по темно-кубовому полотну неба, слегка отвлекает Саске от пытки, на которую он сам себя обрек. Явно не от большого ума.
- Попробуй… расслабиться, - бормочет Наруто в его влажную спину.
- Блядь… Серьезно? Ты… Идиот…
- Аа… Да… Да…
Глядя на призрачное мерцание, Саске думает о сталкивающихся в космосе туманностях. Об ощущении живота и паха Наруто на своих пояснице и заднице. О квазарах и блазарах. Об улыбке ярче солнца. Об этом странном чувстве внутри – пока еще слишком мучительно-остром, чтобы быть приятным, - которое достигает пика, когда Наруто вжимается в него до упора. О скребущей окно голой ветке дерева. Саске сосредотачивает все силы, чтобы сдержать крик, когда Наруто со стоном ускоряется.
- Саске… С-Саскее… Ха… Я… Звезды… Ох, черт!..
- Болтливый, как всегда, - сипло говорит Саске, спихивая отяжелевшее тело и натягивая штаны. В последний момент он смог переключиться на другой источник боли: вместе со своим «ох, черт» Наруто впечатал его голову в толстое, приглушенно хрустнувшее стекло.
- Эй, Саске…
- Что? – от смеси раздражения со стыдом и чем-то еще у того шумит в ушах, он не знает, сможет ли вообще когда-нибудь обернуться.
- Теперь все совсем по-настоящему, - тихо говорит Наруто. – Теперь все… как должно было быть.
Саске молчит. Он чувствует то же самое, какая-то часть его по-прежнему считает это слабостью, которая разливается в груди, и он ничего не может сказать, будто горло все еще клещами сжимают пальцы Наруто. Хорошо, что он всегда может просто исчезнуть.

***
Его хватает меньше, чем на неделю. Наруто даже не выглядит удивленным, когда Саске беззвучно появляется в его комнате. Свежий холодок расходится от него волнами. Должно быть, озон выделялся в результате реакции, которая проходила при искривлении пространства.
- Не думал, что Риннеган предназначался для этого, - говорит Наруто, с улыбкой глядя на почти скрытое волосами лицо.
- Не думал, что ты вообще способен думать.
- Заткнись, сволочь. Иди ко мне...

***
- Мне казалось, это больней, - Саске хмуро смотрит на Узумаки, рухнувшего лицом в кровать. Он лежал так уже несколько минут.
- Надо просто уметь подстроиться, - Наруто наконец подымает голову и ухмыляется. - Это почти то же самое, что объединение техник в бою.
- Только с оргазмом, - замечает Саске, и Наруто хохочет до слез, потому что лишь человек, приравнивающий чувство юмора к желчному сарказму, может сказать одну из самых смешных истин и даже не понять этого.
– А может, ты просто мазохист.
- Может быть, - Наруто веселит ворчливый тон Саске. – Если подумать, тебя только мазохист терпеть и способен… Ай-ай!
Саске тайно злорадствует, глядя на ошарашенное дискомфортом лицо встающего Наруто.
- Дня два, - отвечает он на немой вопрос радужных глаз. – Потом легче.
- Так ты у нас тоже мазохист.
Лицо Саске застывает.
- Придурок, я этим не наслаждался.
- Нет? – деланно удивляется Наруто. - Тогда ты это хорошо скрывал… Ой-ой! – убежать от вскочившего Саске явно будет сложней, чем обычно.

***
- Но что нам делать? Я… понимаешь… до конца понял, что не могу без тебя, - обтекаемость речи была самым неприсущим Наруто свойством, но сейчас Саске ее ценил. - Надо… всем сказать.
Он взволнованно ходил по комнате вместе с гулявшим по ней майским ветром. Закрывать окно, даже ночью, становилось смерти подобно.
- Забудь, - отрезал опершийся о стену Саске. - Ты будущий Каге. Тебе нельзя ставить репутацию под удар.
- Может, я уже не хочу быть Хокаге, - угрюмо буркнул Наруто, шнуруя обувь.
- Заткнись, болван. Конечно, хочешь. Мы оба этого хотим. Поэтому вали сдавай свои экзамены.

Наруто возвращается домой в сумерках. Раздраженный голос забывшего об осторожности Саске слышен с порога.
- Какой дебил придумал это управление? – бледная рука пляшет по клавиатуре, зажегшийся красным глаз не отрывается от экрана. - Прыжок на «К», серьезно? Я бы посмотрел, как идиот, который это придумал, справляется с прыгающей камерой… Черт! – Саске тарабанит по клавишам, герой, за которого он играет, перекатывается и в последний момент уклоняется от летящих колючек растительного монстра, прежде чем контратаковать мечом.
Наруто раздувается от гордости за своего гения и обнимает его за шею.
- Отвяжись, Узумаки, у меня бой! – рявкает тот.
- Я достану тебе геймпад, - смеется Наруто. – На клавиатуре не совсем удобно, учитывая…
Взгляд Саске, кажется, может прожигать дыры.
- …специфику игры. Это же слешер, - по щеке Наруто скатывается капля пота. – Старый добрый слешер… Кстати я сдал, - он наконец находит слова, переломившие настроение Саске.
- Не прошло и полгода. Хотя постой, прошло.
- Может быть, - не обижается Наруто. – С тобой вообще время незаметно летит.
Саске бухтит что-то неразборчивое и снова погружается в игру.

***
Их общая история началась с жалости. До нее были ненависть и раздражение, после них – понимание и жалость, через которую они и прикоснулись к душам друг друга. Единственным стремлением в жизни Наруто стало помочь Саске, помочь, чтобы он не так мучился. И он до последнего не знал, что эти стремление и боль от невозможности его воплотить взаимны. Но когда взаимность стала очевидна обоим, весь прежний ворох непонятных чувств вдруг ушел. Появилось то, чему они не могли дать названия. Оно было, оно всеми использовалось, и все понимали его неправильно. Это как затолкать облако в одну каплю.
Наруто гладит взглядом спину Саске. Смотреть так, когда Саске это может видеть, пока не получается, но Наруто надеется, что скоро, совсем скоро… Он качнулся. В подушке под темноволосой головой тонет стон, ладонь Саске на простыни напрягается, и он спешно сует ее под подушку. Читер. Наруто улыбается и начинает двигаться быстрей.
Саске не издает больше ни звука. До сих пор не любит проигрывать, а признавать это любит еще меньше. Но Наруто никуда не спешит. Он обеспечит вечный мир, и у них на все хватит времени.

***
- Ты говорил, что выпьешь со мной, когда я стану Хокаге, - глупо улыбаясь, выдал Наруто, цепляясь за Гаару.
Щеки того оттенком могли поспорить с его алыми волосами.
- Двадцать тебе исполнилось раньше, надо пользоваться случаем.
- Что-то ты не спешил. У меня день рождения в октябре, а сейчас декабрь, - Наруто проводил взглядом снежинку, растаявшую на его порозовевшем носе, и невпопад продолжил:
- Нет, я, конечно, пил раньше.
- Безусловно, - тактично согласился Казекаге. Не стоило начинать отношения с будущим коллегой с недоверия. Он поудобней перехватил безвольно болтавшуюся руку Наруто. – Тогда ты знаешь, что сейчас тебе надо выспаться.
- Выспаться, да, - их голоса громко раздавались в неподвижном стылом воздухе. Наруто снова заулыбался, взгляд его туманился. – Я уже почти дошел, давай дальше сам? – он сделал несколько пробных самостоятельных шагов.
Гаара огляделся, его несуществующие брови поползли вверх.
- Но это же какая-то заброшенная окраина, разве ты здесь живешь?
Наруто замычал что-то, кивая, и жизнерадостно помахал рукой.
Гаара немного поколебался, прежде чем оставить его в таком состоянии – но, в конце концов, во всей Конохе не было того, кто хотел бы причинить ему боль.

Наруто со всего маха влетел в источенные бревна забора-частокола. Ладно, не стоит беспокоиться, сказал он себе. Зато на земле толстый слой снега. Там будет нормально, если… да. Если его сшибут с ног, вот как сейчас. Надо было выбрать для встреч с Саске дом в районе Учих поближе к центру. Здесь, на самых подступах к лесу, гнездились только частные домишки с заросшими плющом запущенными садами и покосившимися оградами, с вечно кружащим над разоренными огородами вороньем. Но ночью даже птицы хранили молчание. Наруто шмякнулся лицом в покрытый пеленой каменный двор, в нос набился и тут же растаял пушистый снег с головокружительным запахом морозной свежести. Его белая куртка была невидима на фоне такого же цвета. Скорей бы его нашел Саске. Он что-то совсем не в состоянии драться.
- Ну и как тебе Казекаге? – раздался низкий голос прямо над ухом.
Наруто мотнул головой, пытаясь разглядеть его лицо. У Саске в традиционные для него моменты ярости горел Шаринган. Наруто овладели всякие романтические мысли про красное, черное и белое, про заколдованный лес с Белоснежкой, про то, до чего забавна реакция Саске.
И про то, что он никогда не скажет ему об этом, хотя тогда придется скрыть и то, каким убийственно милым Наруто это находил.
- Убийственно, - охнул он, потому что его печени и без кулаков сегодня перепало.
- Что? – пальцы Саске, сбив шапку, зашарили по короткостриженной голове. Он не смог вцепиться в светлые волосы и выругался.
Наруто тихо засмеялся.
- Саске… - тот дергал бегунок на куртке рывком перевернутого Узумаки. Забитая снегом молния не поддавалась, и Наруто притянул Саске к себе, глядя на усыпанную звездами черноту. Почему-то в такие моменты у них всегда небо в алмазах. – Я тебя люблю...
Саске дернулся, его нос ткнулся в шею, но Наруто, улыбаясь, лишь крепче сжал хватку. Густо валил снег. Его шее было мокро и тепло.

***
- Однако с отоплением надо что-то решать, - стучал зубами Наруто, распространяя вокруг себя облачка дымного пара. – Только не катон! – он отбросил пустой спичечный коробок и схватил Саске за пальцы. – Кстати, когда это ты одной рукой печати делать научился?
- А ты как думаешь? – во взгляде Саске блеснуло превосходство, которого Наруто не заметил:
- Ну надо же, к двадцати достиг уровня Хаку.
- Заткнись, отстающий, - огрызнулся Саске, вглядываясь в темный камин. - Ты к двадцати еле джоунином стал.
- Мне было восемнадцать. И вообще, от генина слышу.
- Плевать я на это хотел.
- Лучше плюнь на дрова, - Наруто тер замерзшие руки. - Желательно огнем, который нас не спалит.
- На член мне плюнешь, специалист, - Учиха выдохнул маленький пламенный шар, моментально вцепившийся в сухие поленья.

***
- Какаши говорит, мне нужно жениться, - удрученно говорит Наруто. Он смотрит в потолок, где пляшет тень его руки, изображающая гуся, который клюет чернильные волосы. Дом, наконец, протопился, и Наруто в одних трусах развалился на лохматой шкуре бог знает кого, утянув на бежевый мех и ворчащего Саске. Свет огня обливал их кожу абрикосовым теплом. – Это правда прям необходимо?
- Да, - кивает Саске. Он знал, что этот разговор настанет, и был к нему почти готов. – В твоей ситуации необходимо.
- Думаешь, Сакура-чан…
- Сакура? – Саске выдергивает свою челку из хватких пальцев. - Она меня достала.
- Но ведь…
- Нет. Я еще перенесу, если она будет виснуть на мне. Не на тебе. Девчонка Хьюга со школы тебя любит.
- Кто? Хината? Откуда ты знаешь? – на этот раз «гусь» атаковал бледный нос.
- Все знают, - Саске ткнул охнувшего Наруто в живот. - Кроме тебя. Что странно, ведь она тебе даже признавалась.
- Она вообще странная…

***
Совершать такие общественные маневры, как ухаживание за девушкой и помолвка, когда кругом мерещатся налитые свинцом угольные глаза, было не так-то просто.
- Твой взгляд когда-нибудь раздавит меня, - бормочет Наруто. – Или… не взгляд…
Саске навалился на него всем весом, и он уткнулся в светлое плечо, круглое от напряженных дельтовидных мышц.
- Ты будешь спать с ней? – выдохнул Саске в ухо Наруто.
- Я… ха… не знаю…
- Ты должен… убедить всех. Даже ее, - Саске врезался до конца, и у Наруто чуть искры из глаз не посыпались.
- Хорошо-хорошо, полегче…
- Я терплю… и ты потерпишь.
- Сволочь, ты меня в пол вобьешь…

***
Какой идиот мог сделать цветом свадьбы белый? Видимо, невесту, которая единственная из всех была в лавандовом, это не тревожило. Зато тревожило Саске. Ему всегда было сложно выносить Наруто в белом. Словно тогда все могли понять, как выглядит Наруто на фоне простыни. Или пола из белого дуба. Или снега. Светлой кожи Саске. Кафеля.
Наруто улыбался, точно все его мечты осуществились, Хината смотрела на него с таким обожанием, что Саске становилось почти стыдно перед ней.
Он методично напивался, стараясь чаще отводить глаза от Узумаки, взрывавшегося радостным смехом после каждого поздравления. Сакура пыталась намекнуть, что ему бы тоже стоило поздравить Наруто, да и вообще нехорошо было так далеко отсаживаться, они все-таки его лучшие друзья, но хватило одного взгляда, чтобы она заткнулась. Сакура смешалась и уставилась в тарелку.
Часы текли до боли медленно, отупляя Саске с каждой опрокинутой рюмкой.
- Саске-кун… - голос раздавался откуда-то издалека. Солнце, наконец, зашло, и можно было перестать опираться о стол и смотреть в землю, прикидываясь более пьяным, чем он был. Хотя куда уж больше.
- Что?
- Уже поздно…
Он посмотрел на Сакуру, она зарделась. Саске вдруг заметил кружевную штучку в ее волосах в тон молочному платью, и то, какая она хорошенькая, и то, что ему совершенно плевать на это.
Он думал о том, что они ошиблись. Что нельзя было этого делать, к черту репутацию, Наруто герой, его примут любым. И в то же время понимал, что был бы первым, кто дал болвану по голове за отказ от мечты всей жизни. Собственно, и так чуть не дал. Интересно, как это у него сегодня будет. Что он будет чувствовать. О чем думать и что вспоминать. А если не будет? Саске не понравилась идея разделенного опыта там, где до сегодняшней ночи у них с Наруто все было общим.
В его голове что-то щелкнуло.
- Сакура… Проводить тебя?

***
- С твоей стороны было свинством вот так исчезнуть.
Наруто стоял спиной, глядя в окно. Забинтованные пальцы скрещенных рук тарабанили по левому плечу.
Саске нахмурился:
- У меня была причина.
- Да, я в курсе, - Наруто обернулся, горько усмехаясь. – Причине через полгода рожать.
- Что? – тупо спросил Саске.
- А ты не знал? Мог бы сказать, что тебе… что ты… с Сакурой.
- Я не… Черт. – Глубокий шок в темных глазах порадовал бы Наруто в любой другой день. - Это была ошибка.
- Много таких ошибок сделал?
- Закрой рот, Узумаки! Ты женился! - голос Саске опасно повысился.
- Это была твоя дебильная идея, которая ни черта не меняет! – рявкнул в ответ Наруто.
- И что теперь?
- Терпи. Я терплю и ты потерпишь, - садизм в характере Наруто явно был чем-то новым.
- Сука, - вынес вердикт Саске.
- Сюда иди, мудак…

***
Свадьба Саске запомнилась Наруто взглядом. Единственным взглядом, который на долю секунды вспыхнул красным из-под длинной челки.
Да.
В реальности прошла секунда, после которой Наруто как-то осунулся, извинился и торопливо ушел, странно согнувшись.
- Тебе это кажется смешным? – ему не нужно оборачиваться, чтобы почувствовать приближение Саске, к тому же он был слишком занят застирыванием штанов в раковине общественного туалета. Повезло, что тот пустовал. На краю раковины висели боксеры в дурацкую спиральку. – Сорок восемь часов в Мангеке, серьезно? Тебе действительно надо соревноваться с Итачи даже в этом? – ворчит Наруто, яростно полируя мылом ширинку.
- Я хотел сделать это на твоей свадьбе, но ты так ни разу и не посмотрел на меня, голозадый.
- Ээ, да, - Узумаки слегка краснеет. – Просто ты был в белом - а ты и так светлый, так что выглядело, как без ничего, и… Тебя не хватятся? – опомнился он, вопросительно глядя на Саске.
- Клон, - пожимает плечами тот. – Пора бы уже отличать.
- Никто не отличает, черт возьми!
- Я отличаю.
- Боже, можно тебе отсосать? – сарказм Наруто плохо вяжется с его нелепой наготой: на нем ничего кроме рубашки и носков.
- Смотрю, сорока восьми часов тебе недостаточно.
- Прямо скажем, я всегда был выносливей. Но у тебя появился шанс одолеть меня, Саске!
- Намекаешь на Сакуру? Уж как-нибудь вынесу.

***
Какаши назначает Саске на самые длительные миссии по его же просьбам, существовать рядом с беременной женщиной, которая стала его женой, оказалось чертовски сложно. Наруто, бывший в схожем положении будущего отца, не видит тут трудностей, и поэтому бесится каждый раз, когда Саске показывает ему конверт с рангом А или В перед тем, как исчезнуть. За три месяца они виделись два раза, в последний Наруто отделал его так, что Саске добрую неделю очередной миссии потратил на восстановление. Хорошо, что дорога куда угодно занимает не больше мига. Сначала Саске всегда возвращался в тот самый старый дом на окраине Конохи, ему надо было морально подготовиться перед встречей с Сакурой.
Когда он ступил на порог, сверху упали первые тяжелые капли. Теперь это был триумфальный бой-перестук полных бусин дождя. И стоило только войти, как в него воткнулся чужой взгляд. Саске замер. Он знал, что голубые глаза лучше видят в темноте. Леденящие голубые глаза. Их поверхность будто была покрыта лаком, пустое безумие в них наводило ужас. Они были такими очень нечасто, но Саске и этих разов хватало.
Когда свет от раскачивающегося на улице фонаря лучами прошивал лицо идущего навстречу Наруто, Саске почему-то хотелось зажмуриться.
Его за руку привели в спальню. Здесь дробь капель была еще оглушительней, но Саске это не волновало: он знал, что Наруто не говорит. Наруто научился молчать так, что дух захватывало.
Он расстегивает на Саске плащ, аккуратно вешает его на стул. Распутывает завязки жилетки. Вынимает пуговицы из петель рубашки. Осматривает, ощупывает, как врач. Проводит по руке Саске, от которой осталась только половина. У него горячие пальцы, и Саске хочет сделать шаг назад, но Наруто, заметив это, отрицательно качает головой. Он обходит Саске, кладет ладонь на темный затылок, надавливает. Встречает каждый выступивший позвонок поцелуем. Его руки замком смыкаются на груди Саске, Наруто вжимается в него так, словно хочет прорасти.
Через секунду он отходит. Сердце Саске колотится в ушах и животе. Севший на пол Наруто переводит пронзительный взгляд с лица Саске на кровать и поднимает брови. Саске подходит к ней и ложится. Он знает, что льдисто-синие глаза не оторвутся от него все время, что он будет спать, но все равно по привычке засыпает за считанные минуты.

***
- Дыши, Наруто, просто дыши, - говорит Саске. Он не может припомнить, когда в последний раз чувствовал себя так же глупо.
Расширенные глаза Наруто излучают шок.
- Когда ее увезли? Тебе не кажется, что это скоро? Ждали только через два дня. Я… уже сегодня… стану отцом! Пошли быстрей!
- Не станешь, если тебя хватит удар, - нервно усмехается Саске. Вид мечущегося Узумаки вызывает странный стесняющий ворох чувств, но он сейчас не в настроении в них копаться.

***
- Он так и должен выглядеть? – с сомнением спрашивает Саске.
- А что не так? – во взгляде Узумаки нелепое умиление. Оба склонились над крошечной колыбелью, рассматривая сопящего младенца.
- Не знаю, какой-то он... морщинистый. Ты был таким же?
- Ты свою дочь-то видел? - ворчит Наруто.
- Украдкой, - признается Саске. – Сакура не оставляет ее ни на миг. Повезло, что тебе так доверяют и оставляют с мелким наедине.
- Всего лишь на час. У Хинаты какой-то осмотр. Так что тебе надо будет успеть слинять. Она видит сквозь стены, знаешь ли.
- У меня Риннеган, знаешь ли, - фыркает Саске. Его интересуют полоски на пухлых щеках младенца со светлым пухом на макушке.
- Хватит этим козырять, мой сын станет Хокаге.
- Ты назвал его Болтом.
- И что, болт не может быть Хокаге? – Наруто не видит противоречия.
- Ты сам им никак не станешь, неудачник.
- Ну погоди, задница. Еще приползешь ко мне с поздравлениями.

***
- Не знаю, заслуживаешь ли ты поздравлений, учитывая, что на собственную инаугурацию ты так и не явился.
- Надеюсь, ты выяснил это не опытным путем, - говорит Наруто. Заметив недоумевающий взгляд Саске, он поясняет: - Не зажал в углу Конохомару.
- Несешь ересь вместо объяснений?
Наруто улыбается во весь рот:
- Меня Химавари вырубила.
Саске морщится:
- В какой вселенной удар шестилетки – оправдание для Хокаге?
- В той, где шестилетка видит тенкецу, - в голосе новоиспеченного Седьмого дурацкая гордость.

***
- Я бы тоже хотел сына, - как-то говорит Саске, глядя на Боруто из окна кабинета Седьмого. Тот идет в академию, болтая с мертвенно бледным приятелем.
- Чего же ты ждешь? – Наруто пробегается взглядом по его отчету и ставит внизу роспись.
- Пугает перспектива сына с розовыми волосами.
- Брось, один раз обошлось, - смеется Узумаки. Чувство юмора у Саске, хоть и начало проявляться довольно давно, каждый раз кажется чем-то из ряда выходящим. - К тому же, у тебя сильные гены. Гены гения! Немного алкоголя и ты запулишь их как следует!
- Много алкоголя. И в «запуливании генов» мне с тобой не тягаться, - заметил Саске.
- Оно и понятно, я все-таки Хокаге, - Наруто в очередной раз проявил железный иммунитет к иронии.
- Ты когда-нибудь перестанешь ликовать по этому поводу?
- Нет, - улыбнулся Наруто. – Я давно понял, что Хокаге – это не только важные щи на скале. Это ответственность. Я брал ответственность за тебя, когда ты скакал по стране по уши в мести, и беру теперь, прикрывая твой зад не всегда реальными миссиями и занимаясь всей бумажной работой, пока ты скачешь по стране, как злостный алиментщик – это при живой-то жене!
- Она слишком живая для меня… - Саске осекается при виде без стука вошедшего Шикамару.
Наруто переводит взгляд с одного на другого, и у него медленно краснеют уши.
- Неуклюжий идиот, - бросает Саске вместо прощания, хлопая дверью кабинета.
Шикамару выдерживает тактичную паузу.
- Учиха совсем мозгами от счастья разъелся, - наконец, негромко говорит он.
- Ты про Сакуру?.. – с надеждой спрашивает Наруто, но взгляд Шикамару более чем красноречив. – Ясно. Давно ты знаешь?
Шикамару вздыхает:
- С той миссии по возвращению бочки.
- Кто еще?
- Неджи знал. И Какаши. Но он понимает, что тут ничего не сделать. Как и я.
- И я, - тихо говорит Наруто. – И он.
- Это бывает, - криво усмехается Шикамару, хлопая его по плечу. – Другим еще сложней. Клянусь, порой мне кажется, что легче жениться на Чоджи, чем понять Темари.
- Да ладно, - Наруто хохочет так, что наворачиваются слезы. – А вы были бы отличной парой, ленивец и обжора…

***
- Ух ты, смотри! – Наруто тыкает пальцем в сторону гладких дельфиньих спин, прорезающих волны.
- Тебе по идее шестнадцать, не шесть. - Тон Саске мрачен.
Наруто оборачивается и ослепляет улыбкой. Длинные светлые волосы спутались, юбка-клеш опасно короткая; портфель болтается в его тонкой руке. Поправка. В ее руке.
- Это такая идиотская идея, - только и говорит Саске.
- Но почему, почему? – капризно надувает губы Наруто, после чего выхватывает из кармашка синей блузки остатки булки и отвлекается на голубей, важно ходящих по бризовой летней набережной.
- Потому что даже в таком виде тебя сотни знают в лицо.
- Прям уж сотни. Мы же черт знает где. Да и в таком виде на мое лицо никто не смотрит. Как не посмотрят и на это, - он подходит к Саске, который в своем виде ничего менять не стал, и целует его. На них все-таки смотрят. Даже редкие в такой ранний час прохожие. Саске двадцать восемь, у него сумрачный взгляд, из-за плеча торчит оплетенная рукоятка меча, и на нем виснет несовершеннолетняя школьница. Наруто даже форму скопировал с формы какого-то закрытого пансионата. Саске отпихивает его, чувствуя, как загорается лицо:
- Идиот, на нас таращатся, - шипит он.
Наруто на все плевать; сунув Саске свой портфель, он бежит кидать в воду гальку. Бывали моменты, когда достучаться до глупого Хокаге возможности не было.

***
Устройство страны Огня было странным. Голос дайме в выборе военачальника - Хокаге - часто был символическим, старшие чины и вовсе согласовывались только внутри армии, однако Наруто понял, почему состоять в альянсе легче, чем стянуть власть на одного. Потому что даже без организации порядка во всей стране рабочий день редко длился меньше шестнадцати часов. Близилась полночь, когда по его кабинету прошла волна озонового запаха.
- Сукин ты сын, – в Наруто вспыхивает облегчение пополам с раздражением. Фиолетовый портал, открывшийся прямо перед его столом, могли заметить снаружи. Или он к этому моменту мог уже уйти. Или его начнет кто-то искать. Или... А черт, это же Саске. Он знает о Наруто все, поэтому не могли, не мог, не начнут. В любом случае зайти в курящуюся воронку – единственный способ ее закрыть, так что Наруто не думает долго.
Он выходит в тусклую ночь на крыльцо покосившегося дома, над которым низко плывут иссиня-черные тучи. Портал с хлопком исчезает. Наруто никогда не был в Стране Дождя, но откуда-то знает, что сейчас оказался именно в ней. Петли входной двери протяжно скрипят. Внутри только одна комната, где, опершись о подоконник, стоит вырезанная из темноты тень. Она чуть сдвигается, заметив Наруто, и ее обрисовывает скудный свет. Снаружи завывает ветер.
Наруто смотрит на Саске и трясется. Саске сейчас. Такой, как никогда.
...Черт, он каждый раз такой. Мудак.
- Полгода. Твой новый рекорд, говнюк.
- Была причина. Я нашел следы Кагуи...
- Мне сейчас насрать на Кагую, веришь? - вкрадчиво спрашивает Наруто.
- Ясно, но потом надо будет...
Саске едва успевает перехватить кулак Наруто. Тот заносит второй, победно ухмыляясь, и получает с головы. По его подбородку течет из разбитой губы.
- Сука! - Наруто вцепляется Саске в предплечье, проворачивает, заламывая руку за спину, вдавливает со всей дури, так что щека Саске встречается с широким подоконником в миллиметрах от выступающей рамы - окно распахнуто настежь, его створки скрипуче поют на ветру.
- Расслабься, любовь моя, - рычит Наруто, задирая серый плащ.
Саске ожесточенно улыбается. Возможно, это стоило даже шести месяцев вдали. Он цепенеет, когда понимает, что не может пошевелиться. Правая рука Наруто нечеловечески сильная. Левой он спускает с Саске штаны. Тот безуспешно дергается всем телом, слыша быстрое "вжик" молнии Наруто, которое не заглушают даже раскаты грома в клубящемся черном небе. Точно. Молния. Воздух вокруг Саске сгущается, начинает потрескивать.
- Не обещаю, что больно не будет...
- Обещаю, что будет, - отвечает Саске, пропуская через себя разряд. Наруто с воплем отлетает от него.
- Урод, это нечестно! - в его волосах синими микровспышками проскакивает электричество, он шлепнулся на голую задницу, что вместе с одеждой Хокаге дает роскошный визуальный эффект.
- Рука из клеток Хаширамы - вот что нечестно, - внешний вид Саске стремительно меняется, кожа темнеет, волосы отрастают, на переносице расплывается остроконечный провал. Он весь как-то увеличивается, одежда на нем угрожающе трещит.
Глаза Наруто расширяются:
- Эй, ты же давно закончил с этим мракобесием...
- Хенге, добе. У тебя с ним всегда были проблемы, - фиолетовые губы растягиваются в улыбке, Саске хватает Наруто за грудки, с легкостью отрывает от пола: - Даже забыл, насколько хороша эта форма.
- Я сейчас подключу Кураму, - выдавливает Наруто, пытаясь пнуть его.
- Я сейчас оттрахаю тебя так, что пар из ушей повалит. Не позорься перед Лисом.
Он швыряет Наруто на пол, и тот не успевает перевернуться на спину, как сверху на него обрушиваются всем весом, вжимая лицом в жесткие доски. Наруто вынужден признать, что с двумя руками Саске гораздо проворнее. И гораздо тяжелее, чем обычно, когда он не имеет вид синюшного женоподобного демона.
- Блядь, слезь с меня! Сколько в тебе, килограмм девяносто?
- Сантиметров двадцать, - усмехается Саске. - Как ты там говорил? Расслабься, любовь моя.
- Какие еще двадцать, не льсти себе… Сука!.. Стой!
Саске не реагирует. Вдавливать в дергающегося, орущего Наруто непривычных размеров член не так просто. Главное протолкнуть головку, и когда Саске это наконец удается, Узумаки замирает. Саске видит его профиль со сведенными от боли бровями, пальцы, сжавшиеся в кулаки, слышит свист, с которым Наруто выдыхает через стиснутые зубы.
- Сейчас будет лучше, - голос Саске звучит почти виновато. Почти.
- Заткнись… А-а… Просто заткнись, мать твою…
Воздух вокруг них наэлектризован, в шпиль дома бьют кривые ветки молний, и тело Саске искрит, отчего у Наруто все волоски встают дыбом. Гром разрывает небо, роняя стену дождя. Косые струи залетают внутрь, каплями падают на сизую спину Саске, на ноги Наруто, брюки на которых по-прежнему спущены только до колен. Атмосфера гудит от напряжения, глаза Наруто закатываются. Он вздрагивает, когда от поясницы вверх катят лавины отрицательно заряженных импульсов - с каждым толчком Саске передает ему часть энергии, используя Наруто, как проводник.
Похоже, Саске наконец научился держать слово. Действительно стало лучше. Гораздо лучше.

***
На плечо Наруто приземляется березовый листок. Они так и не закрыли окно, гроза затихла, но дождь все еще идет, и у обоих прохладная, влажная кожа. Обоим плевать на это. Наруто смотрит в темные глаза и улыбается, замечая, как они теплеют. Саске давно перестал отводить взгляд.
- А я уже не уверен, что хочу, чтобы ты наконец вернул вторую руку, как я.
- Слабак, - усмехается Саске. - Ты и так-то не всегда справляешься.
- Эй, я просто беспокоюсь о тебе, потому что ты мой друг.
- Меня твои разговоры про дружбу достали лет десять назад, - замечает Саске.
- Это почему? - удивляется Наруто.
- Потому что друзья не глотают.
Они молча смотрят друг на друга, сосредоточив все силы на удержании невозмутимого выражения лиц. Наруто краснеет от натуги, глаза лезут из орбит, и уголок губ Саске непроизвольно дергается вверх.
- Я победил, сволочь, - хохочет Наруто, пихая его. - Рассказывай давай, что ты там узнал про Кагую...

запись создана: 14.11.2016 в 13:24

@темы: закончен

---

КАК БОГИНЬ опять ЗА СВОЙ КОСЯК ЖОПОЙ РАСПЛАЧИВАЛСЯ

КАК НИНЬЗЯ ПРЕДЛОЖИЛ ВСТРЕЧАТЬСЯ письменно

ВНЕЗАПНО ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ, и мне ж теперь до усрачки нужно целиком

@темы: МАДА МАДА

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Когда вхарактерность зашкаливает

twitter.com/twitter/statuses/962490044564074496

---

Мудькиной вредности пост

Потому что жизнь с Шатайкой поди без трололо разрядок вывези

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вечный кайф

ДАПОШЕЛТЫНАХУЙХРЫЧЕРАМА

Тот редкий случай, когда главное на фотаньке - не млеющие друг от друга деды

---

Именинный Богинь!

Вреднушочкина квинтэссенция

Вообще Пень в любой непонятной ситуации уже привык дарить цветы

---

Золотого канона Ласочки тоже больше

Application "Ласкограни"

---

Больше шастающего во времени Саски!

Ниньзя просто рвет кокоро *-*

---

Money can't buy it, baby
Sex can't buy it, baby
Drugs can't buy it, baby
You can't buy it, baby

Неверность - это когда кун за порог, а ты залипаешь на фотаньки любимого

И такая:
- Куда едешь, Хащирамочка? О чем думаешь? можно тебя расчесать?
А он смеется в твоей голове так громко, что музла толком не слышно.

ЭТО МЫ ЕДЕМ НА КОНЕЧНУЮ СТАНЦИЮ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Who dares to love forever, when love must die?

Ну мы-то знаем, who

But touch my tears with your lips,
Touch my world with your fingertips

---

---

Чтоб сэкономить время, рыдать начинаю уже на заставке(с)

#нашиглазаоткрыты

---

Do you love me now, that I can dance?

WATCH ME NOW

@темы: МАДА МАДА

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра