[2]

[Grammar Nazi]

Название: Спидбол
Автор: Grammar Nazi
Пейринг: СНС, ХашиМада
Рейтинг: R
Жанр: драма; канон
Размер: миди
Состояние: окончен; будет выложен в трех частях
Дисклеймер: Кишимото Масаши


***
На утоптанной поляне возле недавно построенной школы ветрено. Высыпавшие наружу ученики окружают две фигуры, застывшие на противоположных концах площадки, где планировалось разбить первый из тренировочных полигонов.
- Нападай, - отрывисто командует Мадара.
Его глаза прикрыты – признак максимальной сосредоточенности. Его мир сужается до Хаширамы.
Тот улыбается: сейчас даже он чувствует чакру Мадары, как плотную спираль, которую удерживает от раскручивания голая воля. И надолго ее не хватит.
Они сходятся.
Замах-уворот, удар-блок. Ступни-ладони, голени-предплечья, локти-колени, они чередуются так быстро, что только присутствующие здесь взрослые из Учих могут отследить все детали. Их Шаринганы активированы, они неподвижны, точно загипнотизированы древним демоном сражения, который демонстрировал, какими способностями одаривал лучших из шиноби.
Способность направить весь импульс движения в поверхность, которой наносишь удар. Способность моментально оттянуть этот импульс в место, где ставишь блок.
Ученики ликуют. В отличие от присутствующих здесь учителей и Тобирамы, дети не видят разницы между желанием ударить и желанием убить. В каждом движении Мадары второе. Поэтому по-настоящему счастлив он только в бою с Хаширамой: тот единственный дает ему разрядку, при этом не умирая. Дает раскрыться его разрушительной сути, оставляя всех довольными.
Тобирама хмурится: он видит, что брат дерется не для детей. Он дерется для Мадары, и это беспечно, потому что «для Мадары» означает позволить выложиться тому по максимуму. А когда Мадара в режиме максимума, для него нет ни зрителей, ни пределов.
Его знание схемы собственного тела так совершенно, что кажется, будто не существует ни гравитации, ни ограничений по скорости или диапазону подвижности суставов. И если хочешь выжить, когда дерешься с Хаширамой, схема его тела должна быть познана, как собственная. Точное объемное представление о каждой из конечностей, их структурная организация и соотношение, шаблонные движения, которые были даже у самых одаренных шиноби; как он атакует и как уходит в оборону - Мадаре известно все это. Его опыт сражений с Хаширамой на голову превосходит чей-либо еще. Соперники, которые долгое время сражались друг с другом насмерть, в определенном смысле чувствовали друг друга лучше, чем любовники. Их бой выглядит отточенной, заученной хореографией, лишенной неряшливости рядовой драки. Их контакт настолько тесный, что Мадара несколько раз даже случайно цепляет пояс Хаширамы пальцами.
Однако «случайно» у него не бывает, и через минуту это становится понятно всем. Едва различимым глазу броском Мадара вдруг вытягивает конец шелковой ленты из ослабленного узла и накидывает пояс петлей, прижавшей руки Хаширамы к телу. Все это происходит в одном кружаще-молниеносном, почти танцевальном движении, в результате которого Мадара огибает Хашираму и оказывается сзади, чтобы сильно и резко ударить под колено.
Нога Хаширамы подгибается, колено врезается в землю.
Дети взрываются восторженными криками.
Тобирама мрачно смотрит, как рухнувший брат, издав вопль «Пощады!», со смехом поднимается, отряхивая штаны.
- Нет, ты это видел, а? – восхищенно спрашивает он.
- Показушник, - отмахивается Тобирама.
- Танцор! – Хаширама хлопает Мадару по спине.
На лице того играет жестокая улыбка. Он не сразу остывал после таких показательных, кратких боев, и по несколько часов внутри потом тяжело тлело желание продолжать, продолжать, пока он не свалится, обессиленный и победивший.
Ярость, сжигавшая Мадару, была идеальным топливом войны. Хаширама знал, что больше всего на свете его друг любит драться, и использовал это знание, давая выход тому, что генерировала сама система чакры Учихи, во многом пророщенная и взвинченная искусственно.
Хаширама верил, что со временем все русла ненависти, прошившие тело и разум Мадары, иссякнут, и вычерпывал их, как мог – через спарринги, разговоры, заизолированное между двумя молчание. Они даже снова вспомнили свою детскую игру.
В тот вечер они вместе с Тобирамой отмечали заключение договора со страной Огня. Стоял конец июня, и цикады со сверчками будто обезумели. Закат перетек в сумерки, сумерки в теплую ночь.
- Не много же ему надо, - замечает Тобирама.
Мадара спит на боку, подогнув колени и подложив под голову левую руку. Покрасневшее лицо, на которое упали жесткие пряди, безмятежно, веки сомкнуты, припухлости на нижних укрыты ресницами.
- Так даже не скажешь, что этот человек убил сотни.
- Прекращай, брат, - хмельное веселье в улыбке встающего Хаширамы ничем не омрачить. – Он не виноват, что не может, как ты, пить литрами. И в прошлом тоже не виноват.
Наклонившись, он легонько трясет Мадару, но тот не реагирует.
- На ночь Учиха здесь не останется, - хмурится Тобирама. – Сейчас я его растолкаю.
- Не трогай, я сам, - Хаширама поднимает безвольное тело и закидывает на плечо. Со светлой ступни соскальзывает шлепок.
Тобирама вскакивает:
- Черт, каким бы он ни был мерзавцем, он все-таки глава клана. Ты же не потащишь его через всю деревню, как бабу?
Хаширама, покачиваясь, смеется. Отливающие синевой волосы Мадары болтаются ниже его колен.
- Мерзавца не потащу. Потащу друга, - он идет к двери. - Уже поздно, никто и не заметит. Уж с этой-то миссией я справлюсь, в конце концов, кто-то даже называет меня Богом шиноби…
- А кто-то пеньком, - со вздохом говорит Тобирама ему вслед.

То ли свежий ночной воздух, то ли прилив к голове крови понемногу растормошили Мадару. Конечности были ватными, к горлу подступал ком, что не удивительно – он не только накидался, но и трясся вниз головой на плече Хаширамы, который, напевая под нос какую-то песню, шел по пустынной улице, придерживая названного брата под коленями. Нос Мадары тыкался в его спину. Хоть бы волосы убрал, беспечный кретин.
- Эй… поставь меня.
Хаширама остановился:
- Очнулся?
- Нечего меня нести… я в состоянии идти.
- Ладно, - он опускает Мадару на землю, с легкой тревогой глядя, как того шатает. – Извини за Тобираму. Он кого угодно перепьет. У тебя одна нога босая, - Хаширама глупо хихикнул.
Мадара закатил глаза, издал что-то вроде «пфф», поломанно крутанулся, разворачиваясь, и даже сделал несколько неуверенных шагов, после чего со смятой грацией опустился на траву палисадника у обочины. Он силился принять вид, будто все так и было задумано, и Хаширама не стал его разубеждать, сев рядом.
- Ты-то чего, - угрюмо буркнул Мадара. – Возвращайся к братцу.
- Мне и тут хорошо.
- А мне не очень, - сознался Мадара, после чего согнулся в сторону и припал к земле со звуками, в природе которых сомнений не было.
Потом они снова шли, до квартала Учих, к построенному чуть в отдалении от остальных дому Мадары. Хаширама хорошо помнил день его возведения.

***
Дожди наконец закончились, и апрельское солнце ощутимо припекает, хотя нет еще и полудня.
- Из сосны или из ели, вот что важно… - бормочет Хаширама, прикидывая масштабы планируемой постройки и сверяясь с расстеленным у ног чертежом.
Обычно чертежами домов, как и планом поселения в целом, занимался Тобирама, но здесь был особый случай, и по этому наброску сразу становилось понятно, что его автор - человек с фантазией.
- Из дуба, тогда не придется даже менять свои клетки. Важно – это рассмотреть систему распределения миссий по рангам! – гремит Тобирама. – Почему вы вечно заняты какой-то ерундой?
- А может, из кедра? – Хаширама вопросительно смотрит на Мадару. – Полезно для нервов.
Тот пожимает плечами:
- Просто построй, как у всех, мне без разницы. Только забор сделай выше.
- Боишься воров? – хмыкает Тобирама.
Мадара не оборачивается:
- Я никого не боюсь.
- А я боюсь, что не могу решить! – горестно восклицает Хаширама. Его лицо принимает до боли знакомое выражение страдающего уныльца.
Иногда Мадаре кажется, что он делает это специально. Не мог же в самом деле взрослый двухметровых мужик, бог среди шиноби, или как там его, по-прежнему перетекать в настроениях, точно эмоционально нестабильный подросток?
«Бог» хлопает себя по голове и смеется.
Ладно, похоже, что мог. Хаширама вбивает ладони в землю, и стены с утробным треском начинают подниматься прямо из нее.
Шпионящие в кустах дети Учиха обмениваются ошарашенными взглядами: возможно то, о чем шепчутся старшие, заносчивые четырнадцати-шестнадцатилетки их клана, действительно могло быть правдой. Будто Учиха Мадара был вынужден сдаться, а не принял союз после того, как Сенджу сами неоднократно просили о нем. Будто бы он после позволил Хашираме лечить его, пусть и в качестве одноразовой акции: он вернулся в лагерь Учих в тот же день, на своих ногах, хотя старшим откуда-то доподлинно было известно, что после сражения, которое тянулось день и ночь, Мадара лежал, неспособный пошевелить ничем, кроме губ. Но почему-то - и это старшие тоже знали доподлинно - способный перехватить руку Бога шиноби, занесенную для добровольного самоубийства. Все это звучало для неокрепших умов фантастикой, но разве дом, выросший из-под земли, не доказывал, что фантастика иногда оказывалась реальностью?
- Ну как? – Хаширама с восторгом смотрит на свое творение, потом на Мадару.
Видимо, тут все виды древесины сразу. Стилистические решения Хаширамы всегда вызывали вопросы. Запах свежих досок был ощутим даже с десятка метров.
- Жил я в домах и получше… - начинает Мадара, и на смуглом лице его друга вновь появляется уныние. – Но и этот сойдет.
- Еще бы! – хохочет Хаширама. - Я сделал тебе туалет с панорамным окном во всю стену!
- Ах ты падла!..

К счастью, туалет в доме был не один. Планировка вообще была весьма… своеобразной, но Мадара быстро привык. Ему нравилось ощущение, которое давали эти стены, и скоро он стал считать их родными. Много пространства, высокие потолки, и тут же обилие лестниц, параллельные коридоры, ответвления и неожиданные тупики; на втором этаже даже была потайная дверь. «Тело» дома было необычным, но самым волшебным в нем был дух. Мозаичность древесных пород давала сложный, многогранный запах, реявший внутри, как живая душа. Смена оттенков аромата, все его переливчатые тембры: дымно-бальзамический, плотный и ночной на первом этаже; его проникающая смолистость разбавлялась скользящими ледово-лимонным волнами, идущими от цветущей за окном вербены.
На втором царствовали другие тона: отсыревшая древесная кора и зеленая трава, и гипнотически-неуловимые, пульсирующие цветочные ноты, и сочная мятная звонкость, и тонкое кружево маслянистой сладости чабреца с туманно-мускусной, манкой подложкой, чье происхождение Мадара так и не смог понять. Знал только, что от Хаширамы пахнет похоже.
А если через чердак выйти на крышу, то чувствовалась только небесная глубина чистого воздуха с почти стерильным отзвуком свежих листьев. Как будто запах тоже был выстроен, в виде пирамиды, которая каким-то образом облегчалась снизу вверх, причем Мадаре казалось, что и здесь без замысла Хаширамы не обошлось. Но ему все нравилось. Нравилось даже, какой дом пустой, темный и ждущий, когда в нем нет хозяина. Правда, той ночью они из-за этого чуть не растянулись на ступенях.

- И ты называешь себя гением додзюцу? – пыхтит Хаширама, вволакивая Мадару на крыльцо. – Почему тут так темно? Ты живешь один?
- А ты с Тобирамой, - не остается в долгу Мадара.
Хаширама, хохотнув, хлопает друга по спине, от чего тот хватается за стену, думая, как бы не исторгнуть на пол остатки своего желудка.
- Я в том смысле, что пора остепениться, тебе ведь почти тридцать.
Они садятся. Мадару в который раз радует, что из-за забора не видно ни одной крыши, только деревья и небо.
- Сам сильно остепенился? Ни одной юбки не пропускаешь. Твоему старшему едва пятнадцать, и он туда же. Того и гляди скоро дедом тебя сделает.
Хаширама пожимает плечами:
- Тоже вариант.
Мадара складывает печать и выдыхает огонек. Пролетев несколько метров, тот приземляется внутри резной каменной тумбы садового фонаря, разгоняя темноту.
- У меня нет времени на всякую чушь.
- «Всякая чушь» занимает совсем немного времени, - подмигивает Хаширама.
- Не лучшее признание для Бога шиноби. Хватит хлопать меня по спине, - Мадара отбивает широкую ладонь, которая уже собралась поощрить его за очередную остроту.
- По-прежнему этот пунктик со спиной?
- Заткнись, - Мадара отворачивается. Его шею пересекает темная нитка, и Хаширама с улыбкой поддевает ее пальцем, вытягивая из-под одежды продолговатый светлый камень, теплый от чужого тела:
- До сих пор носишь?
- Черт! Хорош уже руками размахивать!
- Помогает? – тихо спрашивает Хаширама. Вскочивший Мадара молчит, его тонкие ноздри трепещут от раздражения. – А если так? - голую ступню накрывает ладонь.
- Со многими «так» делал? – наконец, через усилие спрашивает Мадара. Он уже почти забыл, что это за чувство, когда ощущение живой чакры вхлестывается внутрь волной родного покоя.
- Нет. Хотя женщин это успокаивает на раз-два.
- Я не женщина, - Мадара выдергивает ногу из-под его пальцев.
- Упущение, - замечает Хаширама. – Был бы красавицей. Хотя и довольно пугающей…
- Да ты просто пьяный идиот.
- Ага, - согласный кивок. - Ты тоже.
- Ты пьянее.
Хаширама хитро улыбается, точь-в-точь, как в двенадцать лет:
- Зато меня на нарциссы стругать не кидало.
- Радуйся, что не на тебя! – вывести Мадару по-прежнему ничего не стоило, поэтому Хаширама примирительно выставляет руки, сдаваясь:
- Я рад, рад, правда. Садись уже.
И они сидят, сплетаясь чакрой, совсем как в детстве. Сидят, пока небо не начинает светлеть, а веки Мадары слипаться. Хаширама подставляет плечо, чтобы он не упал. Пол вдруг кажется куда удобней постели.

***
Если бы Тобирама был Учихой, в то утро у него бы пробудились все стадии Шарингана сразу. Он в бешенстве смотрит на брата-идиота, который зарылся в жесткие волосы на всклокоченной макушке.
- Это что еще, блядь, такое?!
Припухшие глаза открылись. Сволочь явно имитировала сон, чтобы не лишать себя реакции Тобирамы, когда тот найдет брата спящим в обнимку с человеком, к которому Тобирама не испытывал ничего, кроме опаски и презрения. Сейчас он испытывал еще и желание пнуть лодыжку старшего, которому незамедлительно поддался. Хаширама охнул спросонок, с трудом разлепляя глаза.
- Я все поселение оббегал, пока ты тут… валяешься!
Поднимающийся Мадара мстительно улыбается, выдергивая волосы из-под бронзовой руки и глядя на дивную игру желваков на лице Тобирамы, взгляд которого мечется по комнате, как обезглавленная птица.
- Боже, не ори, - морщится Хаширама, с неохотой садясь и потирая лоб. Его брата не только невозможно было перепить: у Тобирамы еще и никогда не бывало похмелья, чему он порой искренне завидовал.
- Ты знаешь, что сегодня прибывают послы дайме?
- Да, да, извини. Я просто отключился, - вздыхает Хаширама, озираясь в поисках пояса.
- Быстрей, тебе надо успеть принять человеческий вид. А ты научись пить, - последняя фраза относится к Мадаре, под ноги которого Тобирама швыряет шлепок.
- Пошел ты, Сенджу, - усмехается тот.
Хаширама как ни в чем не бывало с улыбкой машет другу на прощанье. Если Тобирама с Мадарой снова грызутся, значит, с миром пока все в порядке.

***
В жизни Хаширама выглядел иначе. Не так… угловато. Не так… взросло? Мадара смотрит на лицо из камня, на упрямый подбородок, прямой нос, открытый серьезный взгляд. Протектор на лбу – они вместе придумали значок для него. И Мадара совсем не жалел, что не стал Хокаге. Он жалел, что им стал Хаширама, которому это не подходило, не было нужно, чтобы остаться собой и наслаждаться миром. А так война, похоже, просто перетекала в другую плоскость. Взгляд Мадары снова задерживается на лбу Первого. Он вспоминает день, когда Хаширама положил перед ним чистый лист бумаги.
- Нам нужен знак, - поясняет он, протягивая Мадаре карандаш. – Символ Листа. Чтобы каждый шиноби Конохи носил его.
- А отличия клана? Ты хочешь их упразднить? – хмурится Мадара. Он давно почувствовал приближающуюся к его дому знакомую чакру, но продолжил сидеть, вслушиваясь в созидательный покой внутри себя, добиться которого ему дорогого стоило. А удержать этот покой в присутствии вечно что-то ляпавшего Хаширамы и вовсе было вершиной мастерства, которая покорялась Мадаре с переменным успехом.
- Нет, конечно. Все останется. Просто этот символ будут носить где-нибудь на видном месте.
Мадара усмехается:
- Давай уже сразу на лбу.
- Давай! – обрадовался Хаширама. – Разве ты левша?
Он смотрит на карандаш в руке Мадары, который тот машинально прокручивает так, что получается быстрое ровное колесо, мелькающее между пальцами.
- Я обеими владею одинаково хорошо. Символ, хм…
- У Тобирамы есть идеи, но я подумал, что ты… можешь не захотеть носить идею Тобирамы.
- Иногда и в твою голову закрадывается что-то стоящее, - хмыкает Мадара, выводя заостренный значок.
- В центре тоже надо что-то придумать, а то как-то просто, никакой изюминки…
- Заткнись, Шодай.

***
У Тобирамы вообще было много идей. Он с детства ими фонтанировал, и научился писать раньше Хаширамы – хотя до букв уже с полгода вполне сносно чертил, ничего не зная ни о математике, ни о геометрии. Наука была для него открытой книгой, а вот люди… Тобирама стремился к разложению чувств на самое простое, ведь это путь к пониманию сути. Они с Хаширамой были братьями, и желание Хаширамы защищать его было понятным. У обоих были знакомые и друзья, отношение к которым тоже было понятно. Но Мадара? Ныне глава Учих, с которым брат несколько месяцев виделся в детстве; что за такой короткий период могло связать их так, что через пятнадцать лет Мадара перехватил руку Хаширамы? Спас жизнь заклятому врагу. Учиха. Мадара.
И это было только половиной проблемы. Второй половиной стал Хаширама.
- Он мой друг, - единственное объяснение, которое ничего не объясняло.
Как, например, трактовать такой эпизод: они втроем стоят над схематичной картой Конохи, расстеленной на столе в кабинете Хокаге. Мадара тыкает на половину Учих и разворачивается к Тобираме:
- Почему-то все новоприбывшие кланы селятся в нашем районе.
- Вас меньше, вот и все причины. Почему ты не оспорил решения при его объявлении? – невозмутимо спрашивает Тобирама.
- Потому что я принимаю их не один!
Хаширама растерянно переводит взгляд с брата на друга. Оказываясь рядом, эти двое постоянно сцеплялись.
- Что, больше никто в клане не согласен с тобой? – в голосе Тобирамы неприкрытое злорадство. Его вспыльчивость Мадары не пронимала.
У того загораются глаза, и Первый машинально роняет ладонь на его шею. Сузившиеся зрачки по цвету вновь сливаются с только что алой радужкой, и расслабление лба Мадары, его дрогнувшие веки, улыбка Хаширамы – вызывают отвращение на лице Тобирамы. Отвращение, которого никто не замечает.
Все занимает секунду. Мадара, дернув головой, молча уходит, Хаширама возвращается за стол и погружается в изучение бумаг, давая понять брату, что не настроен продолжать разговор.
Тобирама понимает еще и то, что именно ему придется что-то с этим делать. Он не может контролировать импульсивность и непредсказуемость Учих, но он может обернуть их в свою пользу. Потому что в отношении Мадары кое-что у него предсказать наверняка получится.

***
- В Камне сменился Каге, - как-то говорит Тобирама, протягивая Мадаре свиток. - Надо перезаключить с ними союз.
- Зачем? – резко спрашивает тот. - Камень ослаблен гражданской войной после убийства Первого Цучикаге. Слабым лучше живется в подчинении.
- В подчинении никому хорошо не живется, - возражает Хаширама. – Поэтому я хотел бы, чтобы ты…
Мадара хмурится: этого Первый никак не мог понять. Про ведущих и ведомых. Про то, что роль лидера – для единиц, остальные счастливы, когда им не надо думать, и все решается за них. Черт, Хаширама и сам ведь не хотел и не умел быть лидером. Наверное, это единственная вещь, которой ему приходилось учиться.
- Обычно Каге заключают договоры. Почему на этот раз я?
- А почему нет? – неестественно улыбается Хаширама. - Ты моя правая рука, и…
- Потому что мы с братом скрепляем другой договор, - перебивает Тобирама. – С кланом Узумаки.
Мадара переводит на него темный взгляд:
- Они ведь всегда были союзниками Сенджу. Что еще за «скрепление»?

…Мадара вышел из кабинета, спустился по лестнице, пошел знакомыми улицами. Весна снова пришла рано. Брат любил это время больше всего в году – потому что в детстве им не разрешали тренироваться на воздухе в зимние месяцы. Изуна был невероятно одаренным, но разница между ним и Мадарой все же была, пусть не такая, как между Хаширамой и Тобирамой. Возможно, с возрастом эта разница бы сгладилась. Мадара никогда уже не узнает. Изуна погиб от руки того, кто сообщил ему о браке, скрепляющем союз между Сенджу и Узумаки.
Значит, Узумаки. Все уверения Хаширамы в том, что он желает прочного союза Учих и Сенджу, были только словами. Он мог взять жену из Учих. Это было бы самым логичным, очевидным шагом, разве нет? Но у Хаширамы вообще никогда не было отношений с девушками из Учих.
- Ваши женщины влюбляются раз и навсегда, - пояснил он как-то Мадаре. – И без памяти, насколько я слышал. Не думаю, что смогу сделать такую счастливой.
- Наши женщины еще мстят, если их отвергнуть. Поэтому твоя деревянная задница и боится их, как огня.
- У меня огнеупорная задница, - смеялся Хаширама. – Закалилась в боях с тобой.
Но аргументы Первого в его положении ничего не значили. Лидер не женится с целью кого-то осчастливить. Это всегда политический союз. И Хаширама показывал, союз с кем ему предпочтительней.
Причем все предварительные маневры были проведены у Мадары за спиной.
Он затянул на затылке узел. Металлическая пластина протектора холодила лоб даже через ткань. Хаширама хочет, чтобы он наладил отношения со страной Земли? Отлично.

***
Мадара не спешит назад, но все равно возвращается в Коноху как раз ко дню помолвки. Очередная насмешка судьбы в клубке невероятных совпадений - если только Хаширама не ждал его специально. Что тоже можно было толковать двояко, поэтому не было смысла думать об этом. Все в мире можно толковать двояко. Даже священную скрижаль.
Интересно, Хокаге уже знал об его отказе Камню в союзе? Вполне вероятно, что нет. Все были слишком заняты предстоящим праздником.
Мадара ненавидел эти шумные попойки, толпы народа, так радовавшие Хашираму, просыпавшуюся в людях фамильярность, которые болтали с Мадарой, точно забыли, кто он. Поэтому он так редко появлялся на них. Если Хаширама хотел поговорить с ним, он приходил сам. Но в этом случае Мадара не мог не прийти.
Эта политическая попойка отличалась от прочих присутствием приличных женщин. Аккуратно-фарфоровой невесты Хаширамы и ее родственниц. У всех были алые, как маков цвет, волосы. Неприятный тон.
Удивительно, как разные оттенки одного и того же цвета могут вызывать совершенно противоположные эмоции. Мадаре нравился пульсирующий, глубокий цвет крови и карминное пламя Шарингана. А вот красновато-прозрачные глаза альбиноса, которые жадно шарили по его лицу, хотелось вдавить в череп большими пальцами.
- Наконец-то вернулся, - обрадовался Хаширама, заметив взгляд брата, направленный в сторону Учих. – Вас обязательно надо познакомить, - он обратился к Мито.
- Так это… знаменитый Мадара? – спросила она, всматриваясь в острые черты.
Не таким Мито представляла воина, о разрушительной мощи и силе которого ходило столько слухов. Он выглядел младше своего возраста, даже несмотря на мешки и тени у нижних век. Смурная, монохромная красота, присущая многим из клана Учиха, в случае Мадары была окрашена какой-то стылой горечью, и когда он тяжело вскинул на нее глаза, Мито будто обожглась.
- Он совсем не такой, каким кажется, - хохотнул Хаширама, заметив ее растерянность, и помахал другу рукой. Тот не отреагировал. Мито показалось даже, что он посмотрел на нее случайно, настолько погруженным в мысли выглядело его бледное лицо.
Она отвлеклась на рассказ Хаширамы о камне, которым лучший друг успел вырубить его в последний момент почти проигранного спарринга, а когда снова задела взглядом клан Учиха, Мадары среди них уже не было.

***
Воздух казался удушающе теплым, не остывающим даже после заката.
Может, он зря ушел. Это не останется незамеченным. Его уход могли расценить, как неуважение, или признак разногласия между кланом Учих и Хокаге, или… Черт! Руки Мадары сжались на рукоятке косы. Он всегда точил и полировал оружие, когда голову переполняли ненужные мысли.
Сейчас это были мысли о необходимости постоянно под что-то подстраиваться. Согласовывать свои действия. Считаться с мнением каждого. Как глава клана, Мадара сам себе не принадлежал. Ему вообще, похоже, ничто уже не принадлежало – ни контроль над событиями, ни даже над собой. Он постоянно чувствовал себя на грани помешательства. Был даже период, когда он думал, что почти готов относиться к Тобираме, как к приятелю.
Более-менее непринужденно разговаривать с ним Мадара мог только о техниках. Их обоих интересовали особенности тел и чакры шиноби. Мадара верил, что чакра полностью зависит от тела, которое досталось его обладателю в этом мире, однако когда он увидел новую технику Тобирамы, его вера пошатнулась.
- Я знаю его, - пересохшими губами сказал Мадара, глядя в чернеющий взгляд воина, который стоял, покачиваясь, на каменном полу лаборатории Тобирамы. Не самое приятное место, холодное, стерильное, уставленное банками с образцами тканей. – Один из моих лучших мастеров кендзюцу. Погиб несколько недель назад.
- Для призыва души надо не так много материала. Обычных образцов, которые я беру при стандартном вскрытии, хватает. Как видишь, чакра – это отпечаток души, а уже потом свойства тела. Тело подойдет любое. Конечно, соклановец лучше всего, но это не обязательно… - Тобирама замечает темный взгляд и недовольно спрашивает:
- Ну чего?
- Ты сказал «стандартном вскрытии», - глухо выговорил Мадара. - Ты вскрывал Учиху?
- Я вскрываю всех, прежде чем запечатать тело. Это первое, что я делаю, когда шиноби Конохи возвращаются назад в мешке. Секреты деревни не должны уходить из нее. Но и терять их мы не собираемся.

- Ты знал об этой технике? – спросил Мадара у Хаширамы на следующий день.
Они стояли на открытом балконе резиденции Хокаге, и Хаширама пыталcя поймать его взгляд, но Мадара не дал ему сделать этого.
- Какой?
- Воскрешающей технике Тобирамы. Той, что предназначена для «зачистки» территории.
- Я говорил ему не завершать ее, - вздохнул Хаширама.
- Так что, если я умру, он выдернет меня сюда, сунет в тело мертвеца и будет управлять, как марионеткой?
- Зачем ты так говоришь? - Хашираме наконец удалось встретиться с Мадарой глазами, но он не смог понять, что в них увидел. - Я бы никогда не позволил…
- Ты уже позволил слишком многое. Разве о таком мире мы мечтали? Постоянно ждать удара в спину от тех, с кем заключили союз, разрабатывать новое оружие, угрожать друг другу, и так без конца? А о том, что он вскрывает Учих, как лягушек, ты тоже знал? Или это очередное «не позволил бы»? – тихо спрашивает Мадара. На его лбу испарина, хотя март выдался холодным и ветреным.
- Он ученый, - устало сказал Хаширама.
- Он дерьмо.

Но его мнение не разделяли даже в клане. Когда Мадара узнал, что старейшины договорились обо всем без него, он едва сдержался, чтобы никого не ударить.
- Как вы посмели принять такое решение в мое отсутствие?! Отдать Учиху на вскрытие Сенджу! – голос Мадары срывался, глаза горели. Глаза Изуны. Его он сейчас отчетливо слышал в собственной голове.
- То есть нашему союзнику, - старейшина поклонился и пристально посмотрел на Мадару. - Вы ведь сами заключили этот союз. Не пора ли наконец смириться с ним?..

Мадара снова и снова думал об этом. Он полировал лезвие до глубокой ночи, и звуки близкого леса – мерцающий, певчий стрекот сверчков, кваканье жаб, уханье сов – сталкивались с отголосками веселья, которым была охвачена вся Коноха.
Глубокий эфирный запах дома смешивался с водянисто-землистым отголоском прудов, оседал в легких влажной тяжеловесностью, и впервые дышать им было почти неприятно.
Две противоборствующие силы создали этот мир… Как они с Хаширамой. Но что это был за мир? В нем их постоянно что-то разъединяло, война, обстоятельства, правила, условности. Кажется, за всю жизнь Мадара чувствовал себя свободным только в детстве, когда ходил к реке, разделяя свои мечты о безоблачном будущем с другом из другого клана. А после были только обстоятельства и обязательства. И сейчас их было больше, чем когда-либо.
Хаширама называл брак формальностью, но она явно нравилась ему, эта Мито с огненными волосами. Хотя ему, похоже, все нравились. Хаширама всегда улыбался, и был вежлив, был… для всех.
Парадокс: такое медленное ускользание кого-то из твоей жизни поначалу кажется надуманным, хотя с первых секунд подсознательно чувствуешь, что это и к чему приведет.
Тысяча рук Хаширамы, которые так тянулись к нему через все, чем была опутана душа Мадары, через пепел войны, смерти, потери и боль, которые вытягивали все это из него, вдруг нашли себе тысячи других дел.
Мадара долгие годы делал то, чего никогда не умел: терпел. Ради мира, ради их с Хаширамой общей глупой мечты. Черт, ради Хаширамы он все это делал. А тот точно не замечал. Будто все шло лучше некуда, хотя Хаширама уходил за делами, которые постепенно переставали быть общими. На словах Мадара был его правой рукой, на деле же Хаширама чаще прислушивался к брату – родному, а не названному.
Хорошо, что его собственный брат оставил Мадаре то, с чьей помощью он нашел другой путь. Глаза, сумевшие прочесть древнюю табличку, реликвию их клана. Он никак не мог выбрать случая, чтобы рассказать об этом Хашираме. О том, как две разные силы, слившись в единый абсолют, погрузят Вселенную в вечное счастье. Дадут его каждому. Но Хаширама оказался недостоин такой Вселенной. Поэтому он сам в ней не нужен. Для ее создания нужна только его сила.
Мадара вдруг ясно осознал неотвратимость своего следующего шага. Но все равно ему понадобилась почти неделя, чтобы окончательно решиться. Все это время в Конохе шла активная подготовка к предстоящей свадьбе, и скоро может не остаться возможности поговорить с Хаширамой наедине. Поэтому он наконец появляется в кабинете Хокаге, зная, что Тобирама в это время преподает в Академии.
- Мадара, - лицо Хаширамы осветила улыбка. – Где ты пропадал? Как под землю провалился, и я не смог представить тебя Мито. Это было невежливо.
В голове Мадары взорвался гомерический хохот, и тяжелый гнев, и ярость – но он лишь процедил тихое:
- Ты будешь меня вежливости учить?..
Во взгляде Хаширамы появилась странная потерянность, которую Мадара замечал уже не раз. Которую ненавидел. В Хашираме не должно быть слабости, но его извечное желание всем угодить именно ей и было.
- Пошли со мной, - говорит Мадара, глядя на него в упор. – Я должен тебе кое-что показать.

Размазанное безликое счастье «для всех», о котором мечтал Хаширама, не удовлетворяло Мадару. В их мире было слишком мало счастья и любви, и разделять их между всеми – точно пытаться накормить тысячу человек горсткой риса. А Мадара умирал от голода, и после всего, через что он прошел, такой расклад его не устраивал: он не верил, что путь к всеобщему счастью может лежать через несчастье отдельных людей.
Необходимость мириться с убийцей Изуны. С недоверием и неодобрением собственного клана. Он стольким пожертвовал ради него, ради каждого из Учиха, и теперь оказался в положении, когда не мог решать, не был признаваемым лидером. Его боялись, но не слушали. А в Конохе, где главным был Хаширама, Мадару можно даже не бояться.
Да, Хаширама. Тот, ради кого Мадара предал память любимого брата. Забыл о вражде. Вычеркнул войну, которая оставила шрамы на его душе и теле. Пошел с ним вместе, но в результате от «вместе» ничего не осталось. Его друг уходил, прятался за тенью, все больше превращаясь в «Хокаге» даже для Мадары.
И он не мог сказать, когда именно все съехало. У этого было много причин, но он не будет думать о них. Причины уже не имели значения. Значения теперь не имели ни Коноха, ни Тобирама. Ни реальность, которая выродилась в то, что Мадара захотел уничтожить, по вине Хаширамы. Это в нем бесило с самого детства: Мадара будто бы видел его душу, а будто бы и нет. Но если нельзя открыться даже перед лучшим другом, как они вообще смели мечтать о мире?
Вот о чем он думает, чувствуя присутствие Хаширамы за спиной, пока они молча идут к самой окраине, спускаются в полуподвальное, тускло освещенное помещение. Здесь сыро, и по темным стенам стекают капли.
Мадара выглядит замкнуто и мрачно, указывая на каменный прямоугольник с округлыми краями, испещренный непонятными знаками:
- Это священная скрижаль клана Учиха. Никому из посторонних не позволено видеть ее, - он делает паузу, но лицо Хаширамы выражает лишь плоскую озадаченность. - Даже мои глаза не могут полностью прочесть ее. Из того, что мне удалось расшифровать: «Две взаимодействующие противоположности владеют Вселенной». То есть, если объединить силы двух противоположностей, можно обрести истинное счастье. Однако это можно трактовать иначе, - Мадара повышает голос, обрывая желающего что-то сказать Хашираму. - Думаешь, я не вижу, что происходит? Вы ведь даже не собирались устанавливать с нами связь. Ни одного межкланового брака за все годы.
- Это ничего не значит, - хмурится Хаширама. – Связь есть. Ты моя правая рука, ты как брат мне… и я буду рад назвать тебя Вторым.
Мадара криво усмехается:
- Вторым станет Тобирама, автор гениальных идей, друг всех лесных кланов. Когда это произойдет, мой клан будет обречен. Нельзя было… давать тебе выбор тогда. Без него все могло бы быть иначе, - он помолчал. – Что ж. Я не смог ни уберечь брата, ни выполнить данного ему обещания: клан, который я хотел защищать, отвернулся от меня. Поэтому я ухожу один.
- Что?!
Чем больше Мадара говорит, тем меньше Хаширама понимает. После слов «я ухожу» он вообще плохо слышит.
«Войны никогда не прекратятся. Такова твоя реальность. Но к ней можно отнестись, как к развлечению. Это всегда вопрос отношения…»
Что это могло означать? «Я больше не буду рабом этой действительности…», «Новая мечта»?..
- Тогда расскажи мне о своей мечте, - просит Хаширама. - Как союзнику… как другу.
Уже повернувшийся спиной Мадара оборачивается:
- Ты никогда не будешь способен увидеть ее, как не видишь за деревьями леса. Не пытайся преследовать меня, - его глаза горят, голос снижается до сумасшедшего, глубокого шепота. - Ты, как никто, знаешь, что со спины меня не достать.

***
Остаток дня Хаширама на автомате читает и подписывает, говорит и улыбается, слушает и молчит. Внутри только одна мысль, которую он старается не думать, сознательно останавливая ее крутящийся вал в своей голове. Старается даже тогда, когда входит в темный дом Мадары. Близится к полуночи, и тишина стоит такая, будто воздух продезинфицировали от звука.
Хаширама хочет вздохнуть от облегчения, когда чувствует знакомую чакру, хочет сказать «я знал, ты не всерьез», но что-то в воспаленном взгляде Мадары его останавливает. Белки темных глаз кажутся красными из-за прожилок многочисленных капилляров, будто Шаринган брал свое, даже когда не был активирован.
- Скажи, что остаешься, - просто говорит Хаширама.
- Сказать можно что угодно, - помедлив, отвечает Мадара. Его голос звучит глухо и шероховато. – Ты тоже говорил о союзе наших кланов.
- Разве он не был заключен?
- Девчонка Узумаки. Формальность. О которой я узнал от Тобирамы, не от тебя.
Хаширама опускает голову. Он действительно хотел скрывать помолвку с Мито как можно дольше. И главная причина, по которой он это делал, сейчас получала подтверждение.
Это произошло через неделю после его несостоявшегося самоубийства, когда рука Мадары перехватила занесенный кунай. Днем был заключен союз, а вечером Хаширама пошел туда, на скалу, и не удивился, встретив там своего вновь обретенного друга. Не удивился ни багровым, мокрым глазам, ни дрожащим плечам. Не удивился, даже когда Мадара вдруг вцепился в его одежду, дернул на себя и крепко вжался в губы Хаширамы своими на один бесконечный, отчаянный миг.
После они не говорили об этом. После ничего подобного не повторялось, но иногда, очень редко, Хаширама чувствовал, что оно все еще там, проскальзывает во взгляде черных, глубоких глаз какой-то исступленной, почти жестокой жаждой.
И он не знал, как к этому относиться. Но оно не мешало. Ничто в Мадаре ему не мешало.
Хаширама подходит, глядя на тени, углубившие глазницы, на припухлости нижних век, которые придают лицу Мадары обманчивую трогательность. Прислоняется лбом к его светлому лбу, лихорадочно горячему и мокрому. По лицу Мадары пробегает судорога. Он не отстраняется, и они стоят так, пока ощущение того мига, вместе со всем его отчаянием и бесконечностью, не повторяется заново.
Хаширама думает о том, что вот-вот совершит самую страшную ошибку в жизни.
Мадара, похоже, ни о чем не думает: его натруженные пальцы вцепляются в плечи Первого, сжимают и разжимают, точно хотят прощупать до костей. Губы Мадары совсем бескровные и странно холодные на контрасте с пылающими лбом и щеками. Рот в рот, как при оказании первой и последней помощи. Хаширама глотает чужой вымученный стон, и Мадара отворачивается, быстро обтирая лицо о свое плечо. Стаскивает верхнюю одежду, стягивает штаны, упирается ладонями в массивную столешницу из дуба. Откровенность, сквозящая в чужих движениях, уничтожает. Черные волосы лежат на голой спине жесткими рваными прядками. «Ты, как никто, знаешь…» Да. Как никто другой. Но если отступить сейчас, ошибка станет еще страшней. Поэтому Хаширама подходит вплотную:
- Я не хочу, чтобы тебе было больно.
- Я хочу, - сипло говорит Мадара, обхватывая края столешницы длинными пальцами. У него с детства были аномально гибкие суставы, и они часто смеялись, когда Мадара загибал пальцы под неестественными углами: «Смотри, кто тут настоящий шиноби, тебе в жизни не одолеть такой редкий талант!..»
Аномально. Неестественными. Черт...
- Недостаточно, Хаширама, - в голосе Мадары проступает тот самый тиранический голод. - Недостаточно... больно.
Хаширама отводит тяжелые волосы, целует сведенные лопатки, включая циркуляции их энергий друг в друга, и Мадара дергается:
- Вот теперь… как надо. Давай.
- Ты больной, - сейчас это единственный способ, каким Хаширама может выразить то, что в нем всегда вызывала смесь чувствительности и злости, ранимости и вспыльчивости, сострадания и беспощадности, которая составляла характер его лучшего друга.
- Боль…ной, - подтверждает Мадара, подаваясь навстречу с самоубийственной настойчивостью. Он резко вздыхает, костяшки сжатых пальцев белеют. – А ты можешь трахать Мито, когда закончишь со мной.
- Я никогда не закончу с тобой...

***
До помолвки с Хаширамой Мито видела его всего несколько раз. Он посещал их деревню вместе с братом, решая вопросы альянса, мира и взаимной политики. Она стала одним из таких вопросов. Хаширама попросил ее показать деревню, и отец Мито кивал, пока она, краснея, переводила взгляд с него на улыбающееся лицо матери.
Конечно, она знала, кто такой Сенджу Хаширама. Он был даже лучше, чем рассказывали. Действительно нравился всем и сразу, моментально располагая к себе. В общении Хаширама не казался ни Хокаге, ни Богом – даже разница в возрасте была незаметна, до того непринужденно он расспрашивал ее о названиях окружавших поселение холмов и протяженности реки, когда они стояли на самом широком в Водоворотах мосту.
- В Конохе тоже очень красиво. Вот увидишь… если захочешь, - он с улыбкой коснулся ее руки, и в тот момент Мито, охваченная чувством убаюкивающей надежности, вдруг поняла, что увидит, потому что хочет каждый день видеть Хашираму.
И когда она через несколько недель покидала родную деревню навсегда, взволнованная и напуганная, несмотря на внешнее спокойствие, он снова взял ее за руку. Почти всю дорогу рассказывал про виды растений, по которым можно определить местность, созвездия, и про любимую рыбу Тобирамы, и про Мадару, его лучшего друга и второго основателя Конохи.
А после помолвки что-то изменилось. Исчезло или наоборот, появилось, Мито не могла сказать наверняка. Хаширама был все так же ласков с ней - более чем, хотя в день свадьбы и напился вдрызг, а когда они остались наедине, в его взгляде на миг мелькнуло что-то чужое и пугающее.
Она знала, что жена Хокаге не должна рассчитывать на счастье, и все же не до конца понимала, почему им так редко удается прогуляться, разговаривая, как тогда на мосту. По ночам он не говорил, хотя и засыпал потом, обнимая ее. Днем пропадал за делами и тренировками. Его будто что-то бесконечно тяготило, но Хаширама не спешил открываться, и поэтому Мито придумала, чем помочь ему, как-то заведя разговор о шутливых дзюцу, которыми дети ее клана баловались в детстве.
Узумаки специализировались на запечатывании, поэтому уже среди шиноби восьми-десяти лет были свои безумные разработки. Когда Мито была маленькой, они, красноволосые и белокожие, часто втайне от взрослых играли в «запечатай печаль». Собирались вместе в штабе, который соорудили на окраине поселения из веток старого валежника. Становились в круг, торжественно, как на особой церемонии. Каждый думал о скорби, которую хочет запечатать глубоко в сознании, чтобы она не мешала жить дальше. В условиях войны и постоянных потерь не желающих жить становилось все больше. И это дзюцу, будто обматывающее сердце плотной теплой лентой, действительно помогало. Дети инстинктивно молчали о нем, боясь обвинений в слабости духа, а когда выросли, оно постепенно забылось. Мито сама едва вспомнила нужные печати, и хотела уже положить потеплевшую ладонь на грудь мужа, как он мягко перехватил ее руку:
- Родная, мне не надо.
Он применил технику запечатывания сам, когда был один. Хаширама отказал жене, потому что знал, что в момент запечатывания происходит контакт разумов, побочный эффект всех фуиндзюцу. В случае с джинчуурики их мысли и чувства и вовсе часто переплетались с биджуу, и лишь малый процент мог в полной степени запечатать их наглухо. Даже среди обладавших нужной чакрой.
Хашираме не хотелось открывать свой разум даже на миг. По этой же причине он ни разу после того случая на мосту не пробовал соединиться с системой циркуляции Мито. Только не перед ней, она не заслужила такого – увидеть огромный черный ком в голове того, кого любила. Ком, состоящий из череды смазанных образов: лохматый мальчишка на берегу реки, светлокожий, с угольными волосами. Потом он же, вытянувшийся и повзрослевший, нападавший с желанием убить, снова и снова. Он, перехватывающий кунай в руке Хаширамы. Он, протягивающий ладонь, с теплыми блестящими глазами.
Пьющий с Хаширамой. Улыбающийся от его слов.
Говорящий что-то с горящим безумием Шаринганом.
Голая напряженная спина, скудно освещенная луной, тоже была его. И слова «можешь трахать Мито, когда закончишь со мной», вырезанные в памяти Хаширамы, как каленым железом. Это было последним, о чем должна знать его жена, ставшая последней женщиной в его жизни.
С того дня Хаширама увлекся фуиндзюцу, вскоре обойдя Мито в мастерстве. Неподвластной ему оставалась только родовая техника, которая запечатывала демона в носителе. Мито обладала крайне редким типом чакры даже для Узумаки, который делал ее одной из немногих, способных успешно выполнить эту технику.
Недели складывались в месяцы. Мито была самой очаровательной женщиной в мире, и однажды Хаширама вдруг понял, что бывают дни, когда он не думает о каплях, срывающихся на ритмично поскрипывающий стол с подбородка стоящего спиной Мадары. День рождения Цунаде стал первым, когда Хаширама не хотел знать о том, какое у его лица тогда было выражение. Не хотел знать, что означают обрывки слов: «Будущее, Хаши…рама. Вечная Луна… Без кланов… без войн… без фамилий. Я найду там правильного… тебя…» Какая-то бессмыслица про расслоение реальностей, глаза Шести Путей. Мадара был безумен, Мадара был в прошлом.
Жизнь входила в привычное русло. Хаширама радовался, что придуманная ими система оказалось столь удачной, что ее скопировали все прочие страны; он еще больше старался наладить связь между ними, будто хотел что-то себе доказать. И он становился все сильнее. Режим отшельника, который Шодай продемонстрировал на одном из полигонов, лишил дара речи даже невозмутимого Тобираму.
Дни складывались в недели, недели складывались в месяцы.

Прошло три года. Хаширама был счастлив.

***
- Поднимайся, брат, вставай! – голос Тобирамы оглушает.
Хаширама лег всего пару часов назад, но плохие события редко согласовываются с чьими-то биоритмами. Он жмурится от зажженного Тобирамой света и настораживается, заметив выражение его лица:
- Что?.. Что случилось?
- Его чакра.
И тут Хаширама почувствовал ее сам. Она была сильной, как никогда, она чувствовалась горькими фиолетовыми чернилами, и вместе с ней…
- Еще одна, - глаза Хаширамы расширяются. – Что это?
- Неизвестно. Я терепортирую тебя.
- И сразу уйдешь, - Хаширама встает. - Оцепите район.
- Площадь? – Тобирама уже взял себя в руки.
- Не знаю, - нахмурился Хаширама. – Это же Мадара.
- Ты должен наконец устранить эту угрозу, - Тобирама переводит взгляд с него на Мито, которая не проронила ни слова, хотя проснулась, как только Тобирама вошел в дом. Ее живот заметен даже в просторной ночной рубашке. – Это уже не только тебя касается.
- Помолчи. У нас нет времени, - Хаширама одевается. – Я вернусь, - он поворачивается к жене и улыбается. Она спокойно улыбается в ответ. – Я точно вернусь.

***
«Я буду воспринимать этот мир, как развлечение, сражаясь с тобой…» - но когда Мадара сказал это, он и сам не до конца понимал, насколько был прав. Сражение с Хаширамой стало необходимостью, которую он осознал по мере расшифровки священной надписи. И ему предстояло не только сразиться. Ему предстояло победить. Подготовка к этому бою заняла у Мадары три долгих года.
Если бы сражение с Хаширамой нужно было описать одним словом, Мадара, не задумываясь, выбрал бы «боль». Она была главной валютой за техники, по крайней мере, у Учих его уровня. Если такие вообще были. Так что с болью у Мадары были особые отношения. Сусаноо, поджигавшее каждую клетку тела жидким огнем и слепившее обычные глаза, одновременно был одним из немногих способов смять оборону Хаширамы. Но даже Сусаноо Вечного Мангеке, законченное и стабилизированное, не помогло тогда. Поэтому Мадара искал новые способы. Любые: он не боялся ни боли, ни жертв. Все это тоже давало ему концентрацию, будто рассудок, переходя на другой уровень, очищался, чтобы не помутиться от шока.
Это «очищение» всегда отражалось в глазах. Может, сам Шаринган изначально был свидетельством готовности принести себя в жертву для защиты самого дорогого. Если оно к тому моменту оставалось.
Чтобы победить Хашираму, надо было превзойти его. Поэтому первым шагом Мадары стал поиск того, что Хокаге так и не смог получить.
Обычно процедура поиска Хвостатого Зверя выглядела так: лазутчики Конохи собирали сведения и слухи. В сторону самых правдоподобных отправлялись отряды сенсоров. После получения подтверждения Хаширама шел и захватывал его. Но после поимки первых двух биджуу Звери вдруг сделали то, что поразило Мадару до глубины души: будто доказывая то, что они когда-то были одним целым, шестеро биджуу напали на Хашираму одновременно. Неизвестно, как они общались друг с другом, как смогли объединиться, никем не замеченные, как смогли настолько близко подойти к Конохе.
Известно лишь, что Хаширама победил. Их держали в Конохе под запечатывающими техниками клана Узумаки, пока на первом Собрании Пяти Каге решался вопрос об их распределении, как военной мощи. Тобирама эту идею вообще не разделял, и до конца торговался об условиях передачи: требовал баснословные суммы, от которых Хокаге краснел и нервничал, виновато поглядывая на брата; раздал приказ в пяти экземплярах, подписав который, Каге согласились бы, что все джинчуурики были бы из клана Узумаки. Нa это никто не пошел, и тогда выгнавший Тобираму из зала совещаний Шодай договорился до того, что каждой из Великих Стран досталось по два зверя.
Кроме Страны Огня. Конохе не досталось ничего. Ведь девятого зверя никто ни разу не засек, хотя Тобирама, как признанный лучший сенсор, подолгу отсутствовал в Конохе, совершая продолжительные рейды.
«Лучший сенсор», - усмехался про себя Мадара, глядя на Хокаге, который, покачиваясь, таращился в августовское небо, ослепительное даже глубокой ночью.
- Мадара, иди сюда, - возбужденно говорил Хаширама, оборачиваясь к нему. – Смотри, Орион.
- Потрясающе, - отвечал Мадара, пересекая сад и в который раз отмечая высоту забора, который отрезал их от Конохи. – И что с ним?
- Эти три звезды, - Хаширама тыкает вверх, - как родинки у тебя на шее.
- У меня на шее нет родинок, - мрачно говорит Мадара.
- Ты не знаешь?.. Ты не видел, - Шодай смеется и тащит его за плечо, собирает в руку жесткие волосы, открывая светлую шею.
Кожу на ней непривычно холодит, но Мадара не сопротивляется, на его лице написано заторможенное равнодушие. А может, он просто слишком пьян.
- Орион на месте! – ликует Хаширама, коснувшись места под линией волос. – А вон там, смотри, Змееносец… - и он снова влипает в небо, счастливо улыбаясь.
Мадара еще подумал тогда, что хотел бы знать технику, которая спустит этому дураку на голову метеорит. В конце концов, это породило разум на планете. Тут тоже должно было сработать.
И когда Мадара поймал Лиса – учуяв его, в отличие от лучшего сенсора Тобирамы, – когда подчинил его, он понял, что и сам, как этот Лис, был всего лишь осколком огромной силы. Эта сила жаждала вновь объединиться. За ее частью он и вернется в Коноху.
Мадара научился управлять своей яростной марионеткой. Это вызывало колоссальные разрушения, и непременно привлекло бы уйму внимания, не находись звери в особых подпространствах. Сенсор мог ощутить только возможность перехода в одно из таких мест. Лис прятался хорошо, очень хорошо, но против Учихи Мадары у него шансов не было.
Как он шипел и плевался, когда Мадара впервые положил поверх его тела слой синего доспеха Сусаноо. Совершенно новая форма, но она далась Мадаре играючи. Потому что усилия окупятся. Потому что он получит такую мощь, что даже Сенджу Хаширама не выстоит. Но конечно, перед возвращением Мадара пересмотрел все бои с ним. Когда речь идет о сильнейшем из живущих шиноби, перестраховаться просто нельзя.
Жаль, ни одного спарринга из Конохи Мадара не записал, потому что дрался там без Шарингана. Просто для удовольствия. Невероятно, что такое было возможно. Сначала это давалось сложно, и он автоматически пытался убить Хашираму, но они продолжали и продолжали, снова и снова, пока не освоили совсем новый танец. Мистическая сцепка чего-то выше и тоньше, чем чакра, ее можно было ощутить, но не заметить. Ее не заметили бы даже глаза Мадары в пиковом напряжении, однако она происходила в каждой точке, где они касались друг друга, блокируя или ударяя, и не разрывалась, даже когда их ладони или голени больше не сталкивались.
И количество зрителей не имело значения для Мадары: он их просто не видел. Зато он видел, как Хаширама улыбнулся тогда, в спарринге возле школы, когда Мадара в первый раз поддел узел его пояса. По-хорошему потом ему надо было сказать об этом. Или хотя бы почувствовать себя оскорбленным. Но ничего из этого у него не получалось. Хаширама читался гораздо лучше, потому что сам позволял это, впустив Мадару из области смертельного врага в какую-то совершенно другую. Только поэтому у Мадары и получилось подсечь его в тот раз.
Потом Хаширама часто приходил на рассвете, и они уходили на поле, где находилась самая непопулярная площадка для спаррингов. Оно простиралось по горному плато, не очень высокому, но крутому и до пояса заросшему травой. Так что начала обрыва просто не было видно.
Когда у тебя чакры столько, что можешь продержаться сутки, используя самые энергоемкие техники, наверное, потребуется целая вечность, чтобы устать от тайдзюцу. Мадара раньше бы умер от жажды. Но факт оставался фактом: Хаширама за пару часов вытанцовывал его до такого состояния, что он падал на колени, и ему было плевать, что об этом подумает чертов Сенджу. Но Сенджу не думал. Он улыбался, глядя на Мадару, вспотевший и покрасневший даже сквозь свою смуглость. Вспотевший, но не чувствовавший себя так, точно его топили в поту. Покрасневший, но не малиновый, как Мадара, будто отмотавший многокилометровый кросс на предельных скоростях.
Другой танец. Мадара учился изолировать ярость, которую использовал, как неисчерпаемый ресурс. Импульс движения рождался не через ненависть, и это было сложно, удерживать ее, оставлять в ножнах за ненадобностью. Тонкая, кропотливая работа, от которой ноги подкашивались. К сожалению, только у Мадары.
Абсурдно сильный, невозможно выносливый Хаширама, внимательно смотревший на него. Стукнувший пальцами по земле, из которой через минуту пролез родник.
- Как ты это сделал? – спрашивал Мадара. С его лица стекали капли. Никогда еще он так долго не умывался, пытаясь восстановить дыхание. Легкие резало, на языке был привкус металла. – Это же не преобразование чакры в стихию?
- Нет, - улыбался Хаширама. – Я просто, хм… Позвал его.
- Черт, и как это, по-твоему, понять?! – к Мадаре, похоже, вовсю возвращалась жизнь.
На лице Хаширамы незамедлительно проявилось уныние, сделав его не только самым глупым, но и самым жалким Богом шиноби в любом из миров.

…И почему-то по-прежнему самым сильным. Наверное, глупость неплохо этому способствовала. Мадара никогда не был морально силен настолько, чтобы убить Хашираму.
Хотя он вернулся в Коноху совсем не за этим.
Мадару многое бесило в бывшем друге, и больше всего - желание в каждом споре принять все стороны сразу. Да, больше всего Мадару в Сенджу бесила слабость.
Не замечать скрытые конфликты. Закрывать глаза на очевидное. Не делать выбор.
Ему все казалось, когда Хаширама преодолеет эту слабость, последнее препятствие между ними пропадет.
...В тогда еще безымянной, залитой дождем Долине Завершения Хаширама наконец сделал выбор.
Из угла рта Мадары стекла струйка крови. Меч в груди казался убивающе холодным.
Его Хаширама выбрал не его.

-конец второй части-

запись создана: 06.02.2017 в 10:47